Согласен – дикость, но ведь было!… И возвращается… Только уже не умиляет…

Добрые взгляды еще сильнее, чем косые, пугали и настораживали мою мать. Не дай бог какой-нибудь бабушке с улыбкой посмотреть в мою сторону, а тем более, что-то спросить или сказать какую-нибудь дурь, вроде: «какой хороший мальчик». В таком случае меня обычно сразу уводили с этого места куда-нибудь подальше. А мать, сквозь зубы цедила: «сглазила, стерва!». И вполне естественно, что я сразу же начинал капризничать, поскольку из шумного людного места, где я мог играть со своими сверстниками, меня прятали куда-нибудь в кусты или лес, где меня не могли достать «злые взгляды», но и не было никакого интереса там находиться. Соответственно суеверие-сглаз сбывалось.

Помню, что однажды мать ударила по руке женщину, которая, со словами: «какие хорошие волосики у вашего сына», дотронулась до них. Был большой скандал, а потом, и это запало мне в память, меня мыли в каком-то очень вонючем растворе и бабка шептала сквозь зубы какой-то заговор, который я, по малости лет, не запомнил. 

А если мать замечала внимательный, даже пристальный, взгляд,  в мою сторону, главным образом темных глаз, то начиналась такая карусель, особенно в тех случаях, когда от назойливого взгляда некуда было спрятаться. Например, мы стояли в очереди. Тогда мать прижимала меня к своей юбке, накрывала голову ладонями или прикрывала ее шапкой и шептала какую-то ахинею, вроде: «не бойся, она тебя не видит, я тебя закрою». Конечно, ничего я не боялся, кроме одного – перечить матери, чтобы попросить ее о том, что не нужно меня прятать от какого-то дурацкого взгляда. Поэтому я просто выжидал, пока она успокоится и отпустит меня побегать-попрыгать. Я помню то, что совершенно безразлично относился к материнским причудам, не давая им ни положительной, ни отрицательной оценки, кроме того момента, когда меня уводили с игровой площадки или от места, которое мне нравилось.

Веру в сглаз подогревала моя тетка «мама Нина», у которая в то время началось психическое расстройство, которое в конце-концов привело ее в лечебницу в 1969 году. Димка ее сын, был на 6 лет старше меня и, когда я пошел во второй класс, перед ним замаячила армия, которую мама Нина дико боялась и любой ценой пыталась спасти от нее своего сынулю. Для этого делалось все возможное и невозможное, лишь бы превратить молодого здорового парня в инвалида. Был у нее и второй пунктик – смертельно боялась она, что Димка женится и приведет жену в их одну комнату в трехкомнатной квартире. Поэтому она всеми-правдами и неправдами старалась отвратить его не то, что от общения, а даже от мысли о противоположном поле. На Димку это действовало, как красная тряпка на быка, он бузил, скандалил, но для матери это был в чистой форме сглаз. Своей вины в дурном поведении сына она не видела и видеть не хотела, потихоньку сходя с ума.

Учился Димка из рук вон плохо и все его двойки и тройки также списывались на сглаз. Вот, были в магазине и женщина попросила его руку подать, чтобы подняться на ступеньку, а назавтра – двойка! Сглазила, ведьма! – рассказывала Мама Нина моей мамке. И они хором повторяли это слово: «сглазила, сглазила, сглазила».

Сейчас мне кажется, что мать была готова надеть на меня скафандр, чтобы защитить от злого мира, от сглаза, от простуды, которую несет ветер и холод, от голубиного орнитоза, от злых пчел и мошек, которые оставляют болезненные укусы и аллергию, от реки, в которой можно утонуть, от камня, о который можно споткнуться и прочая, и прочая… Наверное бы проще меня было сразу закопать в могилу – уж точно не сглазят и мухи не кусают. 

Долгое время я считал свою мать уникальной, но в доме, где находится моя вторая квартира живет аналогичная женщина. Я не знаю, правда, как у нее обстоит дело со сглазом, но, когда ее сын идет в лес, она надевает на него велосипедный шлем, наколенники и еще какую-то ерунду из комплекта для катания на роликах. Как-то я ее спросил: «в космонавты готовится, к скафандру привыкает?» А она ответила: «много по лесу бегает, как бы не ушибся». 

Лучшим средством от сглаза было сбрызгивание. В рот набиралась вода и неожиданно, обязательно неожиданно – в этом заключался успех обряда, обрызгать меня точно также, как белье перед глажением. Часто это удавалось и я вздрагивал так, как будто меня ударили электротоком. Ощущение было пренеприятнейшее, хотя, как я сейчас оцениваю это, идея была правильная. Легкий шок всегда отвлекал, помогал успокоиться и даже восстанавливал расстроенную психику. Недаром паникующих бьют по морде иногда весьма-весьма сильно и ведь… помогает – паника отступает. 

Как только я слышал, что мать на кухне наливает из крана воду, то понимал, что меня сейчас сбрызнут, поэтому старался куда-нибудь спрятаться или не выпускать мать из поля зрения, поскольку знал обязательной неожиданности сбрызгивания. Но ребенок – есть ребенок, отвлекшись я ослаблял контроль за матерью и меня… сбрызгивали. Порою сбрызгивали не только меня, но и мои тетради и учебники, но мать говорила в таком случае, что я сам виноват – довел ее своим поведением до такого.

Мне сбрызгивание помогало и я переставал капризничать и хандрить. Очень часто начинал смеятся над тем, как здорово меня сумела провести мать, что я не заметил того, как она подкрадывается, чтобы сбрызнуть меня. Но при этом, все равно, страх перед сбрызгиванием оставался. 

А вот так – оглядываясь на прошлое, скажу, что мне это иной раз даже нравилось.
Заговоры

Еще одно суеверие – заговоры. Пока была жива бабка, то она нашептывала, что-то над моей кроватью, когда я болел или когда был здоров, но чем-то не нравился матери – получал плохую оценку или вел себя неподобающим, по ее мнению, образом. Что она там произносила – не помню, не знаю – я не прислушивался к ее словам. Они меня не пугали, не волновали, а слушались звуками, как колыбельная песня.

Но, когда бабки не стало, заговоры стала читать надо мною мать. Та делала это с усердием – громко, разборчиво, порою путаясь в сложных словах, которые она сама не понимала и задумываться над которыми не хотела. Эти заговорные слова были записаны у нее на каких-то клочочках бумаги, которые она постоянно переписывала, по мере того, как бумага изнашивалась. И мне кажется, что она где-то как-то переписывала их не совсем точно. Поскольку я впоследствии находил эти заговоры в книгах, но в иной трактовке. 

Материнское чтение мне не только не нравилось, но порою просто раздражало меня. Бабкины заговоры, если не исцеляли, то, по крайней мере, успокаивали и усыпляли меня. А сон, известно, лучшее лекарство. Чувствовалось, что она не просто читает их с пониманием прочитанного, но и сама верит в их полезность, соответственно и я заражался уверенностью в успех. Мать же не давала мне такого, речь ее была сумбурна и, к сожалению, больше волновала меня, чем успокаивала. Мне порой казалось, что он вот-вот забудет какое-нибудь слово и хотелось подсказать ей его. Паузы, форте, пиано – невпопад, говорили о непонимании, а следовательно и о неверии матери в текст и превращали таинство заговора в обычную болтовню, поэтому мне больше нравилось, когда мать мне пела песни. Их текст и смысл она понимала, поэтому пела красиво.

Когда я заболевал ложным крупом и, задыхаясь, пугался неимоверно, чтобы я не сдох от страха, пока супрастин подействует, мать всегда заставляла меня читать первый заговор: «Помяни Боже Царя Давида и всю кротость его». Поскольку дышать мне было трудно, то говорить я не мог и произносил текст «в уме», беззвучно. Библию в те годы я не читал, поэтому не мог знать, что это не шаманский заговор, а христианская молитва, произносимая при чрезвычайном гневе на тебя другого человека, хотя в народной практике ее произносят еще и при зевании и икании. Мать, видимо слышала, что эта молитва именуется «Во усмирение гневных сердец», поэтому советовала мне ее читать (все также в уме), когда кто-то имеет злобу ко мне – мальчишки во дворе, учительница в школе и тому подобное. Вот так я первый раз в возрасте лет четырех познакомился с умн(о)й молитвой[1]. И понял все ее преимущества – отрешение, успокоение и возвышение. Отрешаясь я успокаивался, а успокоившись – возвышался над страхом.

Получалось так, что мамка использовала Псалом Давида как языческий заговор. Так я его и расценивал, хотя в жизни никогда не применял, даже в детстве. Когда мне требовалась умн(а)я молитва я обычно вспоминал свои любимые песни – чем и пользуюсь до сих пор, чтобы освободить себя от гнева на другого человека, от страха, успокоиться или умиротвориться. К сожалению, а может и к счастью, христианская молитва не дает мне того, что дает мне музыка.

Помимо православных, мать мне советовала еще одно, известное всему миру, радикальное средство от всех напастей, которое  именуется Фига в кармане. 

Моя мать очень боялась и ненавидела собак и этот страх она передала и мне. Поэтому, когда я видел собаку, идти дальше отказывался и частенько спасался бегством. Мать, видя, что переусердствовала объяснила, что надо показывать им фигу в кармане и, спокойно идя вперед, ничего не боятся. Я попробовал и у меня не получалось. Фига не спасала от страха. Потом я как-то на негнущихся ногах, держа фигу в кармане, подошел к собаке и протянул к ней левую руку, она лизнула ее и не откусила. А я сразу перестал бояться. Фига не пригодилась.

Ну, а показывать фигу в кармане учителям или одноклассникам, собравшимся меня бить, было бесполезно – уж точно не поможет. Поэтому данный вид суеверия совершенно не коснулся меня.

Когда мне становилось совсем плохо – при высокой температуре, я часто впадал в полузабытье, то мать читала надо мной еще один заговор, как она говорила – очень сильный. Поскольку с высокой температурой я болел, от отсутствия закаливания очень часто, то слышал этот заговор очень часто и выучил его наизусть.

За Морем, за Океаном, на Острове Буяне, 

лежит Бел-Горюч Камень.

На камне том сидит Красная Девица, 

она шьет-вышивает, берет-выбирает.

По морю едет Старец старый, под ним конь карий.

Ты Конь упрись, а болезнь от Володи прочь отступись.

Очень часто он был для меня лучше всех колыбельных песен. Не знаю почему, видимо из-за загадочных и необыкновенных слов, которых я не встречал в обычной речи. Да и в сказках, которые читала мне мать таких слов не было, были там, и Балда, и волки, и зайцы, и Лисица-сестрица, и Айболит, но не было старца, едущего по морю (!) на карем коне. Необычность, скорее необыкновенность текста заговора привела к тому, что в этот заговор я верил. И, когда мать читала его надо мной, представлял море, которого я никогда не видел, в виде большого озера; остров, который мне представлялся небольшой горкой камней и Бел-Горюч камень, очень похожий на горный хрусталь из мамкиных бус, переливающийся на солнце всеми цветами радуги. Девица с длинной косой, как ее нам рисовали на картинках в народных сказках, с веретеном или какой-то шкатулкой в руке. А еще Старец на коне, который скачет прямо по морю, проваливаясь копытами в волны. Да и волны-то мне казались какими-то рисованными, как на картинках. И напоследок, со словами «ты, конь, упрись» мне рисовался вздыбившийся конь, к шее которого прижимается всадник. 

Последний заговор, который мне очень не нравился, но мать его все равно, наперекор мне, читала, особенно когда я разбивал себе ноги, руки, голову, плечи, спотыкаясь, падая, зацепляясь, что причиняло мне жуткую боль. Читался он так

У собаки заболи, и у кошки заболи,

У … заболи, и у … заболи,

и дальше шло перечисление животных или имен, а заканчивалось это бравурным

А у Володи подживи!

Мне казалось это очень глупым и несправедливым. Зачем должны заболеть все эти, и животные, и люди, чтобы я выздоровел. Нельзя мне было просто так выздороветь без оговоров. По малости лет я тогда не имел никакого представления о Законах сохранения и не понимал, чтобы один выжил, другой должен умереть. На всех больных милости не хватит и, если врач лечит кого-то, то не успевает лечить другого. Вот такую не очень радостную жизненную правду я встречал в штыки. Никак не хотел в нее верить. Хотя впоследствии осознал, насколько правдив был этот заговор с животными, узнав сколько лошадей надо убить, чтобы приготовить вакцину от дифтерита и сколько зайцев для вакцины от бешенства. 

Но все это будет потом. Потом я познакомлюсь с законами жизни, а тогда я категорически не хотел, чтобы несчастная кошка страдала так же как я и просил мать не читать этот заговор мне. Тогда мать пошла на хитрость и спросила меня: «кто тебя обижал на прошлой неделе?». Я подумал и ответил: «Коська». А мать продолжила «и у Коськи заболи», я согласился. Обидчика Коську было не жалко. Памятуя, что Рашид как-то сильно расшиб мне нос, в заговор вставлялось и его имя, потом соседа снизу Сашки, поскольку мы не дружили, а родители наши были в ссоре, Аркашки из 16 квартиры, который слишком задавался, Вовки Горбоконя, которого очень не любила моя мать, так как его отец заведовал базой и был богат. Мать не ограничивала заговор моими обидчиками она вставляла туда какие-то незнакомые имена, фамилии и даже имена-отчества. Я помню какого-то Николай Семеныча или что-то, типа того. Но никто не поверит как начинался этот заговор, уже без кошки и собаки: «У Хрущева заболи и у Леньки[2] заболи…»

Дикость! Согласен – дикость, но ведь было!
Магия чисел

Существовала категория чисел, именуемых «счастливыми». Это числа, сумма которых составляла в сумме 100, а также числа, сумма цифр в которых слева, равнялась сумме цифр справа, или же сумма четных, равнялась сумме нечетных. Но насколько я понимаю, вся эта «счастливость» выросла из старой доброй игры в «железку»[3], а потом разрекламирована, чтобы научить детей быстросчитанию.

И впрямь – номера у автомобилей тогда были четырехзначными в форме двух чисел 12-34. «Счастливым» был тот, у которого сумма первого и второго равнялась сотне. Естественно, что мне очень хотелось найти такой «счастливый» номер, но это надо было сделать пока автомобиль не уехал. Вот я изо всех сил складывал, складывал и складывал, да так активно, что по-моему, наизусть выучил все возможные комбинации. В школе мне это почти не пригодилось,  потому что такое упражнение тренирует память, но не учит главному – думать! А вот в магазине – да! Когда я мгновенно пересчитывал сдачу и, если кассирша ошибалась, громогласно заключал: «воровка!», вызывая дикую ненависть кассирши и неимоверную гордость матери таким, не по годам, развитым ребенком. Хотя я свято верил в счастливость подобных номеров и даже, будучи уже в старшем возрасте, где-то в 12-13 лет, назначая с девчонками свидание искал глазами на улице «счастливый номер»…

«Счастливый билет» давно стал притчей во языцех. Счастливым считался билет у которого сумма первых трех цифр равнялась сумме следующих трех – еще один способ научиться быстро считать. 

Но к этому вполне безобидному и очень полезному развлечению был добавлен какой-то доисторическо-варварский обычай – считалось, что такой билет надо обязательно съесть. И мы… ели. Сколько этого грязного бумажного, неизвестно где валявшегося и неизвестно кем облапанного, дерьма мы сожрали. И что интересно – ничего! Никто не отравился, ни облевался, даже простого расстройства желудка и то не было. Поэтому, когда я вижу, как заботливо матери оберегают своих дитятей – вымой ручки, да помой яблочко, с пола не поднимай – думаю – какими же они будут неприспособленными взрослыми, эти дети. Откуда иммунитет, если их организм так надежно был в детстве огражден от окружающей среды, что он не знает от чего защищаться. Да – такой может умереть и от гриппа.

Смешно сказать, но «счастливые» билеты ели не только дети, но и взрослые. Правда они делали это стыдливо, стеснительно, стараясь, чтобы этого никто не видел, но ели. Хоть понимали, что это дикость и идиотизм, все равно ели. Вот насколько в народе велико стремление к «бесплатному» счастью. Чтобы быть счастливым надо трудиться и собственным трудом выковывать это счастье. А здесь – съел клочок грязной бумаги и все… Мне кажется, что подобные индивидуумы и тянутся к наркотикам. Как говорится – счастье искать надо, а здесь – оно само к тебе идет. Хотя общеизвестно, что бесплатный сыр – в мышеловке. 

Сначала я просто складывал цифры на билете – счастливый или несчастливый. Но это довольно скоро мне наскучило. Натренировавшись на автомобильных номерах, я мгновенно, получал результат. Поэтому я пошел дальше – стал высчитывать, когда встретится «счастливый» билет. Ведь нам, детям, сделать это было особенно легко. Пробравшись сквозь толпу к кассе, можно было немного открутить билетный рулон и прочитать номер еще не купленного билетика, а потом выяснить номер счастливого и, соответственно, через сколько билетов он появится. Конечно, если это число превышало 10-15 то вся эта операция становилась не интересной. А вот когда оно было менее 10, то можно было бы друзьям показать фокус. Долго роясь по карманам в поисках мелочи отсчитывать количество купленых билетов и в тот момент, когда должен был появиться счастливый билет, кинуть мелочь в кассу и вытащить самый настоящий «счастливый» билет.

Помню забавный случай, когда я чуть-чуть промедлил и деньги в кассу вперед меня опустил какой-то немолодой уже мужчина. Тогда я, стремглав, одной рукой зашвырнул деньги в кассу, а другой, буквально из-под его руки, выкрутил «счастливый» билетик громко крича: «Счастливый! Счастливый!» Ребята, не умеющие без ошибок не то что умножить, но даже и вычесть-то числа были поражены моему везению, а мужчина, неожиданно обиделся на меня. «Сволочь, щенок!» – сказал он мне и глянул на меня ненаигранным злобным взглядом. Видимо в его, долгой, по моему тогдашнему, детскому, мнению, счастья было не то, что мало, а, видимо, не было совсем. А тут билет на получение счастья утащил восьмилетний мальчишка.

Верчение у кассы не довело до хорошего. Во-первых, мне стало ясно, как можно обманывать людей, беря у них больше денег, чем опускаешь в кассу, а во-вторых, до меня дошло, что билетные контролеры – тупые деревенские создания, у которых хорошие мышцы, чтобы гоняться и ловить нас, безбилетников, но очень слабые мозги, которые в состояние запомнить, дай Бог, только первые две цифры билета. Но об этом будет особый разговор.
Черные кошки

В послесталинское время откуда-то вытащили суеверие на черных кошек, которое распространилось в народе с колоссальной скоростью и накрепко засело в сознании. Мать уверяла, что ни в довоенное детство, ни в послевоенную юность на черных кошек никто не обращал внимания. Бегают и бегают. Дворы были маленькими, застроенными вкривь и вкось домами и сараями, переулки узкими, освещения никакого – поэтому и цвета-то кошачьего не разглядишь и кошки не заметишь. Пробежала и ладно. Во многих дворах держали собак,  которые охраняли самое важное в те годы – дрова. Поэтому кошкам раздолья не было.

И вдруг, вместе с песней «Черный кот» город захлестнула эпидемия «котомании». Народ то ли рисовался или впрямь боялся, но выделывал такие пируэты перед черными кошками, что будь здоров.

Хотя, как пелось в песне «прогоняют с дороги кота»,– такого не было Черных кошек никто специально не изводил – о таком я не слышал в наших дворах. Хотя, по слухам, где-то черных котов ловили и «завозили» куда-нибудь подальше. Но насколько это правда – не знаю – слухи, есть слухи, доля правды в них всегда не высока.

Трудно себе представить, но я видел собственными глазами, как немолодой и полный мужчина соревновался в скорости с котом, пытаясь проскочить дорожку раньше, чем тот перебежит ее. Или женщину, которая подбирается к сидящей черной кошке, которая только что перешла тротуар, чтобы посмотреть – есть ли белое пятнышко на кошачьей грудке или нет. Кошки с белыми пятнышками к «черным» не относились и горя не приносили. А собравшуюся очередь из тех, кто не хотел идти по дорожке, которую перешла черная кошка. Я видел как возле магазина «Радуга» стояло около пяти женщин, разных возрастов, до тех пор, пока не появился какой-то солидного вида мужчина, который на предупреждение стоящих ответил – «да ну ее» и прошел. Тогда женщины веселой стайкой прошмыгнули за ним.

Мы, дети, относились к черным кошкам с шуткой, никогда не ощущая грядущей беды из-за того, что он перебежала дорогу. 

Считалось, что кошкино проклятие действует только до полуночи. Вспоминаю, как Рашидова мать, несмотря на свое татарское происхождение, говорила – уже восемь часов – скорей бы день закончился, а то я так боюсь, что что-нибудь случится – кошка черная дорогу утром перебежала.

Мать двойственно относилась к этому суеверию, с одной стороны, показно подчеркивая свое безразличие к нему, однако, с другой стороны, все-таки опасалась его. Поэтому, увидев, что дорогу перешла черная кошка, она старалась сделать вид, что не замечает этого, как будто бы ей неожиданно потребовалось поправить что-то в обуви или поискать что-то в сумке, ожидая пока трассу черной кошки пересечет кто-нибудь другой. Когда меня записывали в первый класс и мать была очень взволнована, то встретив черную, которая просто так сидела на травке, даже не пытаясь перебежать нам дорогу, она повернула назад и стала обходить наш дом, лишь бы только не приближаться к ней.

Помню еще один очень забавный случай. Мы шли по небольшой дорожке рядом с помойкой, когда из-за нее стремглав выскочила черная кошка и проскочила буквально в двух шагах от нас. Мать замялась в ожидании. Переходить кошачий след ей не хотелось, поэтому она остановилась и стала поправлять туфли на ноге. Тут появилась пожилая женщина, которая достаточно бодро шла от остановки навстречу нам. Заметив какие сюрплясы выделывает моя мать, она остановилась шагах в десяти впереди нас и стала ждать. Мать, не обращая внимания на нее, продолжала возиться со своей обувью, когда женщина спросила: «кошечка пробежала?». Мать ответила сквозь зубы что-то невнятное, ссылаясь на какие-то проблемы с каблуком. Ответ был прост: «значит кошечка!» 

Она поставила свою сумку на землю и решила подождать третьего участника комедии, на которого должно было пасть проклятье черной кошки. Но никого не было. Время шло. Две женщины стояли по обе стороны невидимого барьера, созданного черной кошкой и не двигались. Обе были слишком терпеливы. Мать перестала ковыряться с туфлями и стояла просто так, глядя в сторону нашего дома, в надежде на то, что кто-нибудь появится. Наконец из второго подъезда вышел какой-то мужчина, но он заспешил в противоположную сторону – к детским садам. Прошло уже минуты три и мне стало невмоготу ждать, поэтому я, со словами: «не боюсь», рванулся вперед. Так мы и решили эту проблему.

В тот же день, вечером, я сильно поцарапал ногу, когда пролезал через кусты, что дало моей матери много пищи для разговоров и уверило ее в том, что черные кошки приносят несчастья. 

Этот страх может быть крепчал и ширился, да вот как-то черные кошки стали исчезать из дворов, а на их место заступали кошки всевозможных расцветок. Кошатница кормила множество кошек, но среди них, с тех пор как я пошел в школу, не было ни одной черной. Суеверие понемногу само собой сошло на нет.