Наука по-прежнему делается в основном государством, а не частными инвесторами
Российские «либеральные» публицисты показательно восторгаются успехами зарубежных инновационных проектов — таких, как SpaceX или Theranos. Подоплеку восторгов увидеть несложно: для рыночников эти проекты — бальзам на душу, доказательство, что крупнейшие технологии нашего времени развиваются благодаря частным компаниям, а государство все больше остается не у дел. Зачастую фигурируют сравнения SpaceX с Роскосмосом, сделанные в духе реплик на кухне: вы гляньте, глава компании Илон Маск в одиночку запустил Falcon 9, а у нас «Протоны» падают один за другим! Но точно ли частная наука эффективнее той, что финансируется государством?
Частные, но не честные
«Почти десять лет Элизабет Холмс готовила революцию в медицине, не привлекая внимания широкой публики», — писал в 2014 году русский Forbes об основательнице компании Theranos. И как не восторгаться — прекрасной блондинке 1984 года рождения удалось «поднять» 400 миллионов долл. инвестиций и создать технологическую компанию ценой в 9 миллиардов долл. Самой молодой женщине-миллиардеру многие пели осанну. Увы, 2 года спустя выяснилось, что Theranos собрала деньги под весьма ненадежное предприятие.
Основа успеха компании — разработанное командой Холмс устройство для экспресс-анализов крови. По сравнению с методикой Theranos стандартные анализы кажутся неоправданно кровожадными: обычный забор крови из вены (шприц, жгут, страх, боль), Холмс заменила крошечным и практически безболезненным проколом пальца, в результате которого забирается в 100 или даже 1000 раз меньше крови, чем в обычных лабораториях. Это не просто вопрос комфорта для пациентов — это настоящее спасение для хронических больных, которым приходится сдавать анализы крови как минимум каждую неделю — онкобольных, стариков, пациентов с ожирением. Анализы в Theranos выгодно отличались и ценой: она примерно в 5 раз ниже, чем в обычных лабораториях. При этом крошечного пузырька с 25-50 микролитрами крови достаточно для анализов по 70 различным параметрам. В обычной лаборатории для этого потребовалось бы 5-6 пробирок с кровью, каждая объемом 3000-5000 микролитров.
Одним словом, финансовые успехи компании неудивительны. Тучи над инвесторами, доверившими Theranos свои деньги, и партнерами, заключившими с ней щедрые контракты, стали собираться в 2015 году, когда The Wall Street Journal опубликовал материал, где выражались сомнения в аккуратности результатов, полученных по запатентованной Холмс технологии. После этого и другие СМИ стали обращать внимание на то, что эффективность широко разрекламированной технологии не была подтверждена публикациями в серьезных научных журналах. Летом прошлого года использование устройств компании было временно приостановлено.
Гром грянул в мае нынешнего года, когда выяснилось, что компания, угодившая под расследование американского федерального здравоохранительного агентства Centers for Medicare and Medicaid Services, вынуждена была отправить всем пациентам, у которых брали кровь в течение двух лет (в 2014-15 годы), скорректированные анализы. Другими словами, Theranos расписалась в том, что ее технология не отличалась достоверностью результатов. А ведь врачи, в течение двух лет получавшие десятки тысяч анализов крови пациентов, сделанные по методу Theranos, выходит, ставили больным неверные диагнозы. Вот уж, действительно, миллиарды, высосанные из пальца.
История с Theranos поражает разве что своим масштабом. В целом, вложения в проекты с сомнительной научной подоплекой для США — скорее норма, чем исключения: управляющие инвестфондов — финансисты, а не ученые, в науке они разбираются плохо, и основателям стартапов, у которых в анамнезе — Стэнфорд или Массачусетский технологический институт, ничего не стоит переиграть нанятых ими экспертов по технологиям. В целом же инвесторы скорее полагаются на моду, на тренд – например, в последние несколько лет, куда охотнее, чем раньше, вкладывают деньги в технологические стартапы. У инвесторов на устах слова «Uber», «Lyft», «TaskRabbit», и кажется, что почти любой стартап непременно выстрелит. И это при том, что статистический факт о том, что 9 из 10 технических стартапов живут не больше года, давно превратился в общее место. Ежегодно издания вроде Business Insider публикуют списки внезапно почивших стартапов, которым удалось собрать и бездарно растратить средства инвесторов. В 2015 году, например, хоронили сервис виртуальных помощников Zirtual (5,5 млн долл. инвестиций), социальное приложение Secret (35 млн долл), музыкальный сервис Rdio (125,7 млн долл) — всего полторы сотни громких имен. Хоронят и научно-технологические — правда, примеров уровня Theranos больше нет: большинство инвесторов предпочитают финансировать науку скупо, а щедро — мобильные приложения для котят или что-то в том же духе. По-английски последние все равно относят к категории «tech startups», отсюда и иллюзия, что роль частных инвестиций в научно-технологической области растет.
Да и эти инвестиции скоро могут иссякнуть. В опросе, проведенном крупной венчурной компанией First Round Capital среди 500 основателей крупнейших техностартапов, 73% опрошенных стартаперов признало, что на рынке надулся «технологический пузырь». При этом 66% опрошенных выразило опасения, что в ближайшие годы получить финансирование будет тяжелей, чем сейчас. Другими словами, среди инвесторов потихоньку усиливается тревога, связанная с невозможностью вернуть свои деньги. По ощущениям основателей компаний, пузырь созрел и скоро лопнет. О том, что нынешний бум подозрительно напоминает эпоху «пузырей доткомов», пишут The Wall Street Journal и Financial Times.
Космические фантазии
Наряду с Theranos, еще одним широко обсуждаемым в СМИ проектом служит SpaceX — первая в мире частная компания, разрабатывающая ракеты для космических пассажирских перевозок. Вот уже несколько лет российские газеты и сайты с удовольствием публикуют статьи с заголовками вроде: «Звездный конкурент: как Илон Маск угрожает российской космической отрасли», где на пальцах показывается: запуски SpaceX на порядок коммерческих запусков Роскосмоса, а значит, наша госкомпания скоро останется не у дел. В финале статей — непременный вывод: частная наука победила государственную, рынок в очередной раз победил планирование.
Но если познакомиться с историей SpaceX, станет очевидно, что это «частная компания с государственным финансированием». Главным заказчиком запусков SpaceX служит NASA, и вплоть до недавнего времени основные деньги на разработку и совершенствование своих ракет-носителей компания также получала от этого федерального агентства. Так, в рамках 1,6-миллиардного контракта с NASA, SpaceX отправляла грузовые корабли на МКС. Пассажирский космический корабль Dragon был разработан компанией опять-таки благодаря 440-миллионном контракту с NASA. И лишь благодаря успехам, достигнутым в сотрудничестве с национальным космическим агентством, компании удалось наконец серьезно изменить баланс между государственным и частным финансированием — в 2015 году SpaceX получила 1 млрд долл. инвестиций от двух частных гигантов — корпорации Google и инвестфонда Fidelity.
Не умаляя предпринимательских талантов Илона Маска, отметим: без помощи государства он не собрал бы ни частных инвестиций, ни контрактов, которые могли бы окупить исследования. При этом надо хорошо понимать, что если SpaceX — одинокий «чужой среди своих» в мире государственных запусков в космос – потратила 14 лет на то, чтобы добиться капитализации в 12 млрд долл., то например, онлайн-площадке для краткосрочной аренды жилья по всему миру Airbnb понадобилось всего 8 лет, чтобы достичь в 2 с лишним раза большей капитализации — 25,5 млрд. долл. Время, когда частная космонавтика станет полноценным рынком – таким, как сейчас рынок мобильных приложений, еще не пришло — и может прийти очень не скоро. И как тут не вспомнить, что СССР в свое время обогнал США в области ракетостроения именно потому, что в Советском Союзе эта область изначально финансировалась государством.
Часто встречающееся мнение о том, что США своей истории доказали, будто наука может развиваться в основном силами частных компаний, беспочвенно. Сторонники этого мнения ссылаются на примеры ученых вроде Эдисона, которым удалось успешно монетизировать свои изобретения, забывая, что уже в середине ХХ века наука перестала быть делом гениев-одиночек: для любых фундаментальных открытий в физике или биологии теперь требуются дорогостоящее оборудование и долгие годы исследований, которые с пугающей вероятностью не принесут никакой финансовой отдачи. Вот почему частные фонды в основном вкладываются в те проекты, где мало науки, но есть уже испытанные технологии. Период, когда научная деятельность финансировалась местной промышленностью штатов, филантропами и университетами, закончился вместе со Второй мировой войной: усилиями Франклина Делано Рузвельта, действовавшего с оглядкой на Германию и СССР, была создан Офис научных исследований и разработок, который щедро финансировал многочисленные исследования — от Манхэттенского проекта и военных радаров до лекарств от малярии. Лишь наращивание федерального финансирования науки позволило США во второй половине ХХ века поддерживать технологический и военный паритет с СССР. А частные технологические компании кормились в основном объедками, падавшими со стола государственных исследований, благодаря которым впоследствии возникнут целые новые рынки. И так было во всем мире: не только Интернет родился из созданного в нуждах военных прототипа, но даже какой-нибудь Wi-Fi был создан австралийскими астрономами, работавшими на государственные деньги.
Наоборот, именно нынешний период в истории США можно назвать эпохой государственной науки. Если взять за точку отсчета, например, 1981-й год, когда к власти впервые приходит ярый противник повышения государственных расходов Рональд Рейган, мы увидим, что с того времени федеральные средства, направляемые на инженерные исследования и проекты, выросли почти вдвое — до 12 млрд. долл., а на такое модное направление, как биомедицинские технологии – почти в 5 раз, до 32 млрд долл. Мы недаром упомянули Рейгана: то, что государственные инвестиции в американскую науку росли, в том числе и в восьмидесятые, показатель объективно существующего тренда, который в целом не зависит от временных политических решений. И особенно быстро росли федеральные средства, выделяемые на науку, в последние четверть века. Сейчас научные исследования в США финансируются в основном государством — через такие организации, как Национальный научный фонд, Национальный институт здоровья и т.п.
Важная особенность государственных инвестиций в науку — они направляются на куда более широкий спектр исследований, чем деньги частных компаний, которые тратятся не на фундаментальные исследования, которые со временем действительно приведут к научным революциям, а на проекты, где отдача видна уже в ближайшей перспективе. Проекты, финансируемые государством, куда прозрачнее, чем те, в которых доминирует частный капитал — например, крупные фармацевтические компании в США финансируют около 75% клинических исследований лекарств, но львиная доля этих исследований — тестирование лекарственных веществ, работа над которыми изначально начиналась в университетах и на государственные гранты. Государство — не только основной заказчик проектов в таких сферах, как аэрокосмос, но и фактически единственный гарант того, что технологии, которые предоставляют чудо-компании, действительно будут работать, а не созданы для того, чтобы единовременно охмурить частных инвесторов. И, наконец, государственные научные ведомства не склонны к явным авантюрам — в отличие от того же Илона Маска, предлагающего поскорее терраформировать Марс с помощью множества термоядерных взрывов.
Словом, глупо говорить о том, что государство сдает свои позиции в области науки и тем более делать из этого парафилософские выводы о победе одной экономической системы над другой. Возможно, просторы Вселенной и будут когда-нибудь бороздить в основном частные космические корабли, но памятник за это все равно надо поставить государству.
Илья Носырев
