По-советски, в данном случае, не значит «хорошо» или «плохо». По-советски означает «иначе». Под другим углом. С другой точки зрения.
Это как описать жизнь на Марсе глазами землянина. И сделать это так, чтобы поняли сами марсиане.
Новости партнеров
Это — каторжный труд.
Задача пишущего человека — найти верные слова. Такие, которые способны вызвать точные ассоциации. Разбудить созидательную мысль. Извлечь лучшее из подсознания.
Можно бесконечно перебирать эти слова, составлять их в предложения, как кубики из детского конструктора, и так и не добиться желаемого результата.
Нужна какая-то высшая сила, подсказка с небес. А её нет.
Попытка выразить словами отношение советского человека к российской действительности — из числа таких задач. Потому что современная Россия для советского человека — другая планета.
30-летний парень, не знающий советскую жизнь, потому что никогда не дышал тем воздухом, не поймёт вас, как бы вы ни старались. А если поймёт, то вам очень повезёт. Вы нарвались на гения.
Обычно он с ходу задаст вам стандартные вопросы, давно ставшие банальностью. Например, такие:
Новости партнеров
А разве плохо, что наши магазины полны товаров, а ваши стояли пустыми?
А разве плохо, что наши улицы в сто раз красивее и чище ваших, особенно в центре города?
А разве плохо, что сегодня мы можем запросто поехать за границу и читать всё, что хотим, а вы не могли ни того, ни другого?
И самым неправильным ответом на такие вопросы будет сказать, что продукты сегодня плохие, что улицы — конъюнктурная показуха и рыночная реклама, что мы и так читали всё, что хотели, и что ездить в Турцию — далеко не самое главное в жизни.
Всё это будет правильным ответом. Потому что это правда.
И одновременно неправильным.
Потому что его не поймут.
И будут правы. Потому что лучше иметь плохие продукты, чем вообще не иметь никаких, потому что что аккуратные свежеотремонтированные дома всегда лучше старых и выщербленныx, потому что читать «из-под полы» хуже, чем открыто и потому что ездить за границу — хорошо и полезно, даже если это не главное в жизни.
Новости партнеров
Современная молодёжь, выращенная «заботливой рукой» уродливого, кривого российского капитализма, в отличие от поколения их отцов и матерей, мыслит вполне конкретными и практическими монетаристскими категориями. И хорошо понимает, что ничего бесплатного на свете нет. За всё надо платить. И чем качественнее товар, тем дороже он стоит.
Поэтому, вместо унылых рассказов про вкусную колбасу по 2р.20 коп за кг или качественную водку по 4р.12 коп. за поллитра 30 — 40 лет назад, спросите юношу:
— Если за всё на свете надо платить, то чем, по твоему мнению, надо было заплатить за эти полные магазины, красивые улицы и поездки к тайландским блядям?
Ведь халявы нет! Значит, все эти блага тоже были чем-то оплачены, верно? А чем? И кто заплатил за всё это?
Это на самом деле вопрос запредельной сложности! И не только для российского пацана, не видевшего другой жизни, кроме той, что подарили ему ельцин, Путин и Усманов с Грефом и Кудриным.
Он неподъёмен даже для многих из нас, людей, выросших в Советском Союзе.
На него не ответить «с наскока».
Первое, что приходит на ум, это колоссальная военная, экономическая и культурная мощь СССР, гигантский международный авторитет, которым обладала Советская страна и которого нет и в помине у современной России.
И будет правильным сказать, что этой мощью и этим авторитетом пришлось заплатить за айфоны и хамоны с пармезаном.
Но такой ответ, думается, тоже будет неполным. Поверхностным. Слишком помпезным и лозунговым при всей его безусловной справедливости.
Можно было бы попытаться объяснить, что СССР был основан на совершенно ином экономическом и политическом фундаменте, невиданном прежде в истории.
И что теория Марксизма, реализованная на практике, привела отсталую периферийную страну, какой была Российская Империя до Революции, к первому-второму месту в мировой иерархии всего лишь через 30 лет после победы большевизма.
Но и это не поможет в разговоре. Марксизм сегодня мало кто знает и, тем более, понимает. И потому провести прямую параллель между Марксом, Лениным и СССР 70-х, на пике своего могущества, эти люди не смогут. Вместо этого они сочтут ваши слова политической пропагандой.
И потому, наверное, лучше всего попробовать объяснить это так.
Когда вы идёте по улицам Милана, Парижа, Лондона или Нью-Йорка, вы, безусловно, восторгаетесь красотой зданий, аккуратностью улиц, витринами и полками магазинов, автомобилями, садами и парками, красиво и со вкусом одетыми людьми.
Но при этом ни на секунду не забываете, что это — чужой город. И не имеет значения, говорите вы по-английски, по-французски или и по-итальянски. Даже если вы говорите на всех трёх языках, город будет для вас чужим. Даже если вы переедете туда навсегда.
Потому что этот город живёт по своим, не вашим, законам. Потому что соблюдает другие, не ваши традиции. Потому что в его земле нет ваших корней.
Это не хорошо и не плохо. Это данность. Жизнь.
Когда советский человек идёт по улицам современного российского города, особенно крупного, столичного, он испытывает те же чувства.
Это чужой город. Он живёт по другим законам. Он не принадлежит ему, как бы хорошо он ни говорил по-русски.
Наши города принадлежали нам так же, как наши квартиры. В буквальном смысле! Наши дворы были прямым продолжением наших комнат, а улицы — продолжением наших дворов. Мы не знали «запрещённых территорий».
Мы росли и вместе с нами расширялись границы «нашего». В универмагах, по затёртому паркету шуршали стоптанными домашними тапочками молоденькие продавщицы, такие же симпатичные девчонки, как в нашем дворе.
В важных госучреждениях в таких же ботинках и костюмах, как у наших родителей, ходили дядьки и тётки, такие же строгие , как учителя у нас в школе.
Мы вырастали, разбредались по стране.
Сердитые проводницы в вагонах поездов дальнего следования, едва состав трогался в путь, становились нашими соседками по коммуальной квартире. Ворчали, ругались и поили чаем. А иногда даже водкой. И всю ночь могли, раскрыв рот, слушать наш рассказ про нашу непутёвую жизнь. А через двое суток мы прибывали в другой город, и снова всё повторялось. Он был нашим. Таким же понятным и близким, как родной. Или почти таким же.
От Ленинграда и до Владивостока. От Мурманска и до Батуми. Всё это было нашим домом, без всяких преувеличений, размером с 1/6 часть земного шара.
Конечно, не надо думать, что все 300 миллионов советских людей были ангелами во плоти! Разумеется, нет! Как в любой большой семье, у нас были свои уроды и свои отщепенцы, свои негодяи и подонки. Но каждый из них был исключением из правила. Выламывался из общей картины. И категорически отторгался обществом на инстинктивном, подсознательном уровне. Немедленно превращался в предмет всеобщего обсуждeния.
Наверное, в те времена были и мошенники, грабившие беспомощных стариков, и растлители малолетних, и содержатели борделей. Я их не помню, но готов поверить, что они были.
Но, когда их дела становились известными общественности, то вызывали даже не отвращение, а удивление!
— Не может быть! Тьфу, мерзость какая! — ахали обычные люди, глядя на экран или на газетную страницу.
И это удивление было искренним. Подобно тому, как удивились бы мы, если бы кто-то вдруг плюнул прямо на пол в комнате, в которой жил с рождения.
Популярное выражение «одна семья» в те годы было не преувеличением, а будничной, ежедневной правдой. Такой же, как прогноз погоды или передачи «Последних известий».
Мы на самом деле были одной семьёй. Огромной, шумной, хлопотной. Но семьёй. Чуть ли не всей улицей пили вкусный холодный квас из одной кружки. Одалживали друг другу сигареты или «двушку» на телефон.
И если дороги, улицы или дома в наших городах были не такими блестящими, как сегодня, то только потому, что, как в любой большой семье, у государства, как у беспокойной, многодетной мамаши, не хватало времени сразу и на всё: и на стирку, и на уборку.
Как в любой большой семье, с нами приключались всякие несправедливости. Но снова, как в большой семье, сразу же находился кто-то, к кому всегда можно было обратиться и сказать обиженно:
— Это же нечестно!
И справедливость восстанавливалась.
Весь мир вокруг нас был нам открыт настежь.
И мы не знали, что такое дебил-охранник в продуктовом магазине, что такое «элитная парикмахерская» или взрослый клуб для избранных на месте детского кинотеатра. И до сих пор не понимаем, почему эти избранные — в уголовных наколках и с золотыми цепями.
Кинотеатры и Дворцы Пионеров, филармонии и театры, стадионы и выставки, институты и заводы — всё это были «другие комнаты» в нашем общем доме. Мы не нуждались в разрешениях. И в благодеяниях. Мы ходили туда , когда у нас было настроение. Xодили туда, как в гости к добрым знакомым.
И это не преувеличение, это чистая правда.
Всё это вместе называлось словом СВОБОДА! Настоящая! Подлинная! Такая, которую можно было потрогать руками. Такая, какой не было никогда и нигде в мире.
И мы не понимали и даже задуматься не могли, что однaжды всего этого может не быть. Что это станет недоступным.
Как могут стать недоступными воздух или вода?
Никак!
Но стали.
Нет, мы не улыбались друг другу без причины. И не говорили радостно «Привет, как дела?» Мы запросто могли буркнуть сердито:
— Что надо?
И через пять минут, всё с той же сердитой физиономией помочь незнакомому человеку последним рублём и последним куском хлеба.
И свои победы, и свои ракеты мы творили точно так же — то с бурчанием, то с улыбкой, но всегда вместе. Сообща. Как одна семья. Делаясь последним: куском, рублём, жизнью, если это было необходимо. Ведь ради всех, а не ради себя!
И потому «Советский народ» — это не фигура речи! Не пропагандистский штамп. Не набор слов и букв. Это демографический, социальный, культурный феномен, на самом деле существовавший ещё совсем недавно. Поэтому о нём так трудно забыть.
Были ли мы ангелами? Нет, не были.
Был ли раем на Земле Советский Союз?
Нет, не был. Не бывает рая. Ни на земле, ни на небе.
Мы просто были очень хорошей страной. Лучшей из всех, что когда-либо существовали.
Разумеется, такой тайландской свободы, как сейчас, в том нашем обществе не было и близко.
Зато было что-то другое — чувство товарищества, братства, локтя, чести и доблести: военной, спортивной, творческой… Было чувство осознания себя малой частью огромного монолита, способного одолеть любые препятствия, кроме подлости и лжи.
И ещё было чувство своего дома. Понимание этого ко многим из нас пришло слишком поздно. И очень хотелось бы, чтобы к вам, молодёжь, как можно раньше пришло понимание, что вы — в гостях.
От этого зависит, будут ли иметь дом ваши дети.
Слышу, как юный отрок, одолев текст, спрашивает с искренним непониманием:
— Но тогда — как же так? Как же так случилось, что такая страна так бесславно распалась? Почему у неё не хватило сил уберечься от наглого ворья?
И опять говорю то же, что и всегда:
Разве академик перестанет быть академиком от того, что уличный карманный воришка вытянет у него бумажник из кармана?
И разве этот воришка доказательство, что академики не нужны, потому что их можно обокрасть? Что лучше быть воришкой, чем академиком?
Сегодня, проходя по нарядному Невскому проспекту мимо дома №15, что на углу Мойки,
я вспоминаю, что когда-то, в туманном прошлом, здесь был популярный у ленинградцев кинотеатр «Баррикада».
Именно там я ребёнком впервые посмотрел исключительно сильный западногерманский фильм «Хижина дяди Тома».
Помню, что в переполненном зале на третьем этаже пахло пылью и обычным в те годы простеньким одеколоном. А первый же кадр той картины изображал негра-уборщика, почтительно протирающего щёткой на длинной ручке ноги мраморной статуи Авраама Линкольна в Вашингтонском одноимённом мемориале.
Теперь в здании бывшей «Баррикады» находится отель, ресторан и частный клуб «Талион», основанные неким Ебралидзе, авторитетным бизнесменом с двумя советскими судимостями. Наверное, теперь в этом клубе пахнет не шипром, а дорогими «элитными» ароматами, которые источают «элитные» девушки у стойки бара с «элитными» напитками. Фильмов про рабов там больше не показывают.
Зато у входа можно заметить несколько дорогих иномарок и несколько крепких спортивных парней в костюмах с галстуками. И всякий раз мне хочется спросить у них, где их щётки на длинной ручке. И всякий раз я понимаю, что они не поймут вопрос. Они не советские. Они российские ребята. Для них это в порядке вещей.
Они не знают, что за несколько десятилетий до этого, такие, как их нынешний босс, патетически внушали их родителям, что «общее» означает «ничьё». И что у всего на свете должен быть хозяин, иначе в стране будет бардак.
И чтобы не было бардака, надо немедленно сделать из общедоступного кинотеатра в центре Ленинграда дорогой бордель с бархатными шторами. Для избранных. «Элитных» гостей.
А ещё лучше — изо всей страны. Ведь если из каждой условной булочной или парикмахерской сделать «элитное» учреждение и на входе поставить охранника, бардак сразу исчезнет, это все знают.
Так будет лучше для всех.
Так и случилось.
Стало лучше.
Правда, почему-то, не всем.
И бардак, почему-то никуда не делся. Интересно, почему.
Своей собственной свободой мы заплатили за эти «элитные» бордели и за изобилие сегодняшних дней. Заплатили против нашей воли. Да так, что лишились не только свободы, но даже возможности рассказать о ней. Она была такой полной и истинной, что те, кто не знал её, не могут в неё поверить.
Интересно, что мы, опутанные долгами, обложенные античеловеческими законами, произволом и непредсказуемостью, потеряли свою свободу точно так же, как потеряли её те, кто отнял её у нас. Сегодня эти новые хозяева жизни за семью засовами трясутся от страха лишиться всего, что успели накопить. Потерять благосклонность сюзерена. Попасть под санкции. Под развод с любимой супругой. Нечаянно засветиться в прессе. Они боятся собственной тени. Они были рабами и остались ими.
В отличие от нас, которые не были рабами, но стали.
В далёкой юности, вечером, провожая знакомую девушку до метро на жгучем январском ленинградском морозе, я не выдержал и вместе с ней юркнул в первую попавшуюся парадную, поближе к тёплой батарее.
В полутёмном подъезде привычно пахло мышами, кошками, жареной картошкой и свежей масляной краской.
Мы не успели, весело смеясь, прислонить к радиатору замёрзшие ладони, как дверь рядом отворилась. Из-за неё выглянула старушка в очках, строго оглядела нас и через минуту исчезла. Нам захотелось уйти поскорее, чтобы не «попасть под раздачу», но мы не сделали ни шагу, потому что дверь опять раскрылась, та же старушка появилась на пороге с двумя чашками горячего чая и скрипучим голосом буркнула недовольно:
— Грейтесь уж, гулёны! Минус 20 сейчас. Застыните! Как попьёте — чашки тут оставьте, на подоконнике. Потом заберу.
Где ты, Советский Союз?
