Министерство иностранных дел России уже который год входит в число наиболее популярных в народе ведомств со своими героями и историей успеха. В то же время сотрудников Смоленской площади часто критикуют, в том числе с академических и стратегических позиций. Попробуем разобраться, что в этой критике справедливо, а что нет.
К примеру, МИД часто критикуют за излишнюю тяжеловесность («академичность») его заявлений. А его представителей – за излишнюю развязность и живость в метафорах. Понятно, что первая претензия в принципе противоречит второй. При этом чушью являются обе.
Новости партнеров
Стилистические разногласия
Излишняя академичность и традиционность – одна из негативных черт, свойственных не столько самому МИДу, сколько окружающим его академиям, институтам, фондам и прочим учреждениям-попутчикам. Наукообразность текстов по внешнеполитической тематике стала чем-то вроде пропуска в клуб. Даже литературно одаренные люди, попадая в околомидовскую среду общения, быстро теряют врожденные навыки и даже в разговорном жанре сбиваются на нечто вроде «стороны рассмотрели широкий круг вопросов, представляющих взаимный интерес». А их тексты (включая те, что имеют грифы секретности) больше похоже на диссертации и монографии.
Да, специфика дипломатической работы, ее закрытость и элитарность действительно отражаются на языке общения. И все же современный российский МИД с честью справляется с проблемой коммуникации. Сергей Лавров давно нашел свой неповторимый стиль – нечто среднее между традиционным языком переговорной дипломатии и вольным стилем изложения.
Многие российские дипломаты новой эпохи вообще прошли через должность руководителя Департамента информации и печати (покойный Виталий Чуркин, посол в ОБСЕ Александр Лукашевич, посол в Лондоне Александр Яковенко) как через некое чистилище.
Марии Захаровой недоброжелатели ставят в вину ее эмоциональность, тем не менее, она еще ни разу не «перетянула на себя одеяло» – в ее заявлениях и (особенно) в ответах на многочисленные агрессивные выпады нет личного позерства. Было бы странно, если бы на бесконечные фейки или прямые оскорбления в адрес страны и ведомства она бы реагировала с бесстрастным выражением лица, зачитывая сухие цитаты из параграфов международных соглашений. Странно – и несовременно.
Вообще такого напряжения в ежедневном режиме российская дипломатия не испытывала еще никогда. С теми перегрузками, которые переносят сейчас работники центрального аппарата и многих загранучреждений, трудно сравнить даже годы Второй мировой войны и последовавшей за ней холодной. Тогда все-таки существовали некие рамки, значительная часть активных игроков уважала общие правила и язык общения оставался дипломатическим – сказывались преемственность поколений и профессионального опыта. А вот социальных сетей и таких персонажей, как министр обороны Великобритании Гэвин Уильямсон с его «Россия должна отойти и заткнуться», не было – и быть не могло. Еще семь лет назад этот человек торговал унитазами в Сток-он-Тренте (в официальной биографии это называется «занимался керамической продукцией»), а до того – каминами, но был уволен за связь с секретаршей. Куда смотрит королева – и куда катится этот мир?
Отсутствие долгосрочной стратегии
Новости партнеров
Традиционной претензией в адрес МИД РФ было и остается отсутствие долгосрочной стратегии как в глобальном масштабе, так и на отдельных направлениях. Ельцинско-козыревский период мы сейчас не рассматриваем (хотя там, с позволения сказать, стратегия как раз была, а называлась она «соглашательство»), говорим только о нынешнем состоянии ведомства. А с ним «не все так однозначно».
Существует основной государственный документ – Концепция внешней политики РФ, утвержденная президентом Владимиром Путиным в новой редакции 30 ноября 2016 года. Это объемный и подробный текст, который при некотором желании можно воспринимать как расширенную ведомственную инструкцию. Принято считать, что внешней политикой у нас занимается лично президент, и в рамках административно-ведомственной вертикали МИД превращается в нечто вроде шестеренки. На практике это не так, но порой именно так и выглядит.
С подачи наших американских партнеров в 1990-е годы в дипломатическую жизнь вошел странный термин «конкурентное пространство». Точной расшифровки нет, но на выходе получается примерно следующее: мы, американцы, в эту часть земного шара зашли по праву победителя и здесь остались, а вы, россияне, можете с нами побороться – поконкурировать за пространство. В разное время «зонами свободной конкуренции» объявлялись пространство бывшего СССР, Восточная Европа, Ближний Восток, Центральная Азия, Балканы. Теперь такие зоны превратились в территорию столкновения интересов в рамках то ли новой холодной войны, то ли «прокси-войн». Именно там идет реальная борьба. И отсутствие внятной стратегической концепции поведения в этих «конкурентных зонах» ставится в вину российской дипломатии.
В этом есть доля правды, особенно если заглянуть в недавнее прошлое и на собственный задний двор. Ситуация на пространстве бывшего СССР воспринимается в России крайне болезненно, что понятно и естественно. Это вам не отношения с Австралией или Чили, тут вовлеченным специалистом себя чувствует почти каждый обыватель. А события 1990-х годов только подтверждают утверждение, что внятной стратегии в отношении ближайших «новых» соседей не было и – действительно – не сложилось до сих пор.
За это время в некоторых постсоветских странах успело смениться несколько режимов (порой – диаметрально противоположных), отгремело несколько войн, сформировался и распался ряд региональных союзов. А стратегии все нет и нет, хотя сформировалось целое сословие политологов и экспертов, занятых исключительно этим вопросом, а разнообразные «институты изучения» стран постсоветского пространства росли как грибы.
Отчасти Смоленской площади перепадает за чужие грехи. Длительное время (на каких-то направлениях – и по сей день) ключевые проблемы постсоветского пространства были неформально выведены из-под юрисдикции МИДа и управляются подразделениями Администрации президента и аффилированными с ней структурами. Так было, например, со всеми конфликтными зонами, со странами Закавказья и с Украиной. Не то чтобы МИД выполнял там совсем уж декоративные функции, но, например, институт «кураторства» Южной Осетии, Абхазии и Приднестровья перетянул на себя функции, подавив не только МИД, но и многие другие министерства.
Нечто похожее привело к сворачиванию всех начинаний на Украине еще в период позднего Януковича. И дело тут не в чрезвычайном и полномочном после Викторе Черномырдине, а в самом принципе организации деятельности, который исключал традиционную дипломатию из «одобренных» инструментов воздействия.
Кроме того, сейчас ситуация по различным республикам бывшего СССР настолько поляризовалась, что создание, например, общей стратегической концепции по Закавказью – бессмысленный перевод бумаги. Есть отдельно взятые стратегические линии по трем республикам, которые, безусловно, увязаны между собой в силу наличия общего клубка противоречий, но не более того. То же касается Средней Азии, где конкретика «конкурентной среды» сильно разнится в зависимости от республики.
Новости партнеров
Оборона вместо атаки и сбой в прогнозировании
В другой «конкурентной зоне» – на Ближнем Востоке – события развивались и развиваются настолько быстро, что никакие «стратегические концепции» за ними не поспевают. Здесь возникает вторая традиционная претензия к МИДу: дипломатия действует ситуативно, в «оборонительном режиме», только реагируя на вызовы, а не прогнозируя их.
Это тоже правда, но лишь отчасти. По сути, эта претензия – лишь более конкретизированная первая (которая про отсутствие региональных стратегий). Но МИД все-так орган исполнительной власти, а не think-tank. Прогнозировать вызовы – работа совсем других людей, в том числе и многочисленных экспертов из «институтов-изучения-очередных-проблем», а их уже столько, что впору санацию проводить. Понятно, что некоторые из этих творческих объединений не более чем синекуры для людей, отличившихся на совсем других фронтах, но существуют и реальные прогностические центры, не говоря уже о разведке. Тогда как работа Смоленской площади процентов на 70 заключается в ситуативном реагировании на события и их развитие.
Беспрецедентные еженедельные брифинги посла Яковенко в Лондоне в прямом эфире – это как раз ситуативное реагирование, но своевременное и правильное. При этом материалы для Яковенко готовят в Москве в центральном аппарате МИДа, что и есть ежедневная работа в кризисной обстановке.
То же касается и приверженности традициям переговорной дипломатии в сирийском вопросе. Проведение международных конференций – испытанный способ урегулирования многосторонних конфликтов, лучшего с наполеоновских времен и Венского конгресса не придумали. В этом и заключается природа успеха астанинских и сочинских консультаций на фоне попыток вытолкнуть Россию из женевского формата.
В целом «оборонительное поведение» МИДа – беда не отдельно взятого ведомства. Российская дипломатия унаследовала от советской страсть к соблюдению международного права. И сейчас, когда система международного права дышит на ладан, а устройство мира, державшееся на договорах 60-летней давности, фактически похоронено, инициатива перешла к тем, кто плюнул на все нормы приличия быстрее, чем Москва. Именно это мы наблюдаем сейчас в вопросе фейковых «химических атак» и поведения ОЗХО.
Хорошо это или плохо – вопрос больше морально-этический, чем внешнеполитический. Но крайне трудно представить себе, что российские посольства, например, на Балканах – в самой «свежей» «конкурентной зоне» – будут вести себе так же, как американские. Сколачивать оппозиционные блоки, командовать местными политиками, безответственно комментировать внутренние события в странах пребывания – такого Заратустра не позволяет.
Многим подобное кажется слабостью, тем самым «оборонительным поведением» и «отсутствием стратегии». Но это спорный вопрос. С одной стороны, тщательное соблюдение всех норм международного права всегда считалось положительной отличительной чертой советско-российской дипломатии, своего рода моральным багажом. С другой, с современном мире, состоящем из информационного давления и фейковой информации, этот моральный багаж за пределами России остается непонятым. Мы говорим «надо подождать выводов комиссии», а нам отвечают – «сами дураки». И весь наш моральный багаж вместе с чувством собственного достоинства превращается в бабушкин сундук с открытками – красивыми, но с минимальной рыночной ценой.
Может, ну его тогда? Может, профинансируем где-нибудь оппозицию и обвиним американцев в применении психотропных препаратов против главы Форин-Офиса Бориса Джонсона (в такое могут и поверить, учитывая его экспрессию)? Может. Но это вопрос морального выбора, а не «ситуативной работы» внешнеполитического ведомства.
Слабость в аппаратных играх
Реальная претензия, которую при некотором желании можно предъявить МИДу, заключена не в его профессиональной сфере деятельности. Достаточно давно сложилась ситуация, в которой Смоленская площадь занимает как бы подчиненное положение не только по отношению к профильным управлениям АП, но и к некоторым другим ведомствам. МИД, как принято выражаться в чиновничьих кругах, «не боец» в разного рода аппаратных играх. А помощник президента по внешнеполитическим вопросам Юрий Ушаков вообще представляет собой отдельный центр выработки решений.
Конкуренция между ведомствами может возникнуть буквально на ровном месте, как это было, например, при организации переговоров в Астане по Сирии, когда на позицию главы российской делегации одновременно номинировались глава профильного департамента МИДа и спецпредставитель президента по Ближнему Востоку. При этом в выработке проектов новой сирийской конституции активное участие принимало Министерство обороны, которое весьма успешно капитализирует рост своей популярности и народной любви к военным структурам. Все это не трагично, но в идеальном мире хотелось бы избежать и дублирования функций. А в итоге получается что-то вроде «коллективного» Международного отдела ЦК КПСС времен Бориса Пономарева.
Понятно, что ситуация в мире не такова, чтобы закалять «бойцовский характер» в аппаратных играх. Подобное Андрей Громыко мог себе позволить – его принципы внешней политики насилия над своим здоровьем не требовали. Шесть часов – рабочий день закончен, интригуй в Политбюро хоть до утра. Да и общая внешнеполитическая линия, в принципе, сейчас едина – особо принципиальных споров на ее счет в Москве не наблюдается. Но в результате дублирования функций и вмешательства «высших сил» МИД теряет много сил и, как следствие, бойцовские качества уже на внешнем фронте.
Получается, что от министерства, министра и его замов как бы не зависит выбор тактики в отдельных конкретных случаях, в итоге сама психология их поведения действительно приобретает оттенок «оборонительности». Ставить это в упрек людям, несколько лет работающим в непривычном для дипломатов авральном режиме, не слишком справедливо. Тем более что почти любой механизм можно немного поправить и подвинтить.
Остается только порадоваться, что во внешней политике у нас традиционно разбираются не столь массово, как в воспитании детей и в футболе.
