Вопреки расхожему штампу, укоренившемуся в обывательском сознании, согласно которому финальной точкой в процессе распада, или, точнее говоря, рукотворного разрушения СССР, является подписание тройкой самопровозглашенных «могильщиков Союза» Беловежских соглашений, Советский Союз с юридической точки зрения просуществовал еще как минимум 18 дней. Хотя, по мнению многих историков, правоведов и политологов, которые указывают на целый ряд грубейших нарушений беловежскими подписантами и ратифицировавшими соглашения парламентами положений советского конституционного законодательства (в частности, менять конституционный строй мог только Съезд народных депутатов РСФСР, а не Верховный Совет РСФСР), СССР в строго юридическом смысле существует до сих пор.

Однако даже если не ставить под сомнение тезис о том, что как геополитическая реальность он все же прекратил существование в 1991 году, то следует признать, что СССР исчез даже не 25 декабря в 19 часов, когда Михаил Горбачев выступил со своим известным телевизионным обращением (что, скорее, является фактом его личной биографии) и подписал указ N УП-3162 о сложении с себя полномочий главы государства, а только на следующий день, когда в Кремле в последний раз заседала верхняя палата Верховного Совета СССР — Совет Республик (образованная Законом СССР от 05.09.91, но не предусмотренная Конституцией СССР). Палата, из которой на тот момент не были отозваны только представители Казахстана, Киргизии, Узбекистана, Таджикистана и Туркменистана, приняла декларацию о прекращении существования СССР, ликвидации всех органов власти и роспуске Верховного Совета.

Таким образом, по большому счету, исход геополитической драмы под названием «разрушение СССР» предрешили не только «беловежские посиделки» трех политических авантюристов, но и последовавшие после подписания соглашений события. При том, что оснований объявить подписанные в Вискулях соглашения юридически ничтожными, а самих подписантов антиконституционными заговорщиками было более чем достаточно. Однако последовало обратное: деструктивные последствия «беловежских посиделок» были легитимизированы депутатами. Якобы легитимизированы.

Первыми «отстрелялись» белорусские и украинские парламентарии, которые в один день, 10 декабря, в почти единогласном порыве проголосовали за право республиканских элит в качестве свежеиспеченных «первых парней на деревне» принять участие в «законном» распихивании по своим карманам наиболее лакомых кусков общенародной собственности. Разрушительный почин украинских и белорусских парламентариев вскоре поддержали и российские коллеги, которые 12 декабря 1991 года в 13 часов 28 минут «вышли» Россию из состава СССР, денонсировав решением своего парламента Союзный договор 1922 года.

До официальной «кончины» СССР 26 декабря 1991 года прекращение существования Союза ССР как субъекта международного права и геополитической реальности также одобрили Казахстан (казахский парламент ратифицировал соглашения 23 декабря) и Туркмения (туркменские парламентарии проголосовали как раз 26 декабря). Впрочем, и остальные республики на уровне первых лиц (Азербайджан, Армения, Киргизия, Молдавия, Таджикистан, Узбекистан, а также вышеупомянутые Казахстан и Туркмения) присоединились к соглашению, подписав 21 декабря в Алма-Ате Декларацию о целях и принципах СНГ.

К удивлению как зарубежных, так и отечественных наблюдателей, сообщение о развале СССР было встречено в Москве и во всех других столицах, а также в крупных городах Союза достаточно спокойно. «Московские новости» в одном из номеров за 2002 год приводят воспоминания известного публициста и историка Роя Медведева: «Михаил Горбачев сделал несколько заявлений с осуждением Беловежских соглашений 10 и 11 декабря. Вечером 11 декабря он дал пространное интервью. Оно было большое, но крайне неясное. Что должен делать Горбачев как главнокомандующий? Как Горбачев понимает национальную политику в новых условиях? Согласится ли он на пост «почетного президента СНГ»? «Если мы получим образование типа «облака в штанах», — сказал Михаил Сергеевич, — то я в эти штаны не влезаю, пусть их носят другие».

…Уже после ратификации Беловежских соглашений в Киеве, Минске и Москве Михаил Горбачев дал несколько интервью, и многие из его высказываний свидетельствовали о растерянности: «К власти могут прийти фашиствующие диктаторы…», «Я уйду в отставку только в том случае, если поставят крест на Союзном договоре» и т. п.»

Что касается западных политиков, то несмотря на их последующие признания в том, что стремительность распада СССР стала-де для них сюрпризом, в течение всего времени с момента оглашения Беловежских соглашений и вплоть до конца декабря они постоянно держали руку на пульсе и внимательно следили за тем, что происходило в Москве. Так, 13 декабря состоялся очередной телефонный разговор Михаила Горбачева с тогдашним президентом США Бушем-старшим, в ходе которого пока еще Президент СССР, как следует из его мемуаров с горделивым названием «Михаил Горбачев. Декабрь-91. Моя позиция», признался, что озабочен не спасением государства, за сохранность которого он отвечает по долгу службы, как можно было бы предположить, а тем, «чтобы придать законный, правовой характер процессу преобразования государства», то есть, по сути, его упразднения. «Должна быть выражена воля народов, воля республик, однако обсуждение проекта Союзного договора в парламентах по существу сорвано, — сетовал Горбачев. — И это вместо того, чтобы с участием всех республик разработать все необходимые документы, обсудить их в парламентах, в общесоюзном представительном законодательном органе, который и примет решение о том, что Советский Союз прекращает свое существование, а Содружество начинает свою жизнь…». В другой своем монументальном труде «Жизнь и реформы» Горбачев, рассуждая о Беловежских соглашениях, пишет: «…Соглашение трех президентов — это лишь эскиз, экспромт. Осталось много нераскрытых вопросов… Вольное заявление, сделанное в Минске главами всех трех республик, означает, что раз нет СССР, то нет и законов, регулирующих общественный порядок, оборону, границы, международные связи».

Убедившись, что Горбачев все делает так, как надо, Вашингтон предпринимает усилия для того, чтобы гарантировать ему личную неприкосновенность после ухода из власти. Срочно прилетевшему 16 декабря в Москву госсекретарю США Джеймсу Бейкеру становится известно, что в ближайшем окружении Горбачева опасаются его возможного ареста сразу после сложения президентских полномочий, а также показательного судебного процесса над ним за кризис в стране. Для того, чтобы застраховать Горбачева от возможных неприятностей, Бейкер при первой же встрече с Ельциным 16 декабря сослался «на слухи» о возможном преследовании советского президента и выразил надежду, что передача власти произойдет «достойным образом, как на Западе». Ельцин, «несмотря на явную личную неприязнь к Горбачеву», выслушал заокеанский инструктаж и, по словам знаменитого советского дипломата, бывшего заместителя Генсека ООН и посла СССР в США Анатолия Добрынина, дал ясно понять госсекретарю «о своем согласии с этим». Майкл Бешлосс (американский историк и политолог ) и Строуб Тэлботт (заместитель Госсекретаря США в 1994-2001 годах) в своей книге «Измена в Кремле. Протоколы тайных соглашений Горбачева с американцами» пишут, что когда Ельцин и Бейкер остались вдвоем, российский президент успокоил американского госсекретаря и в его лице американские власти в вопросе о судьбе ядерного потенциала СССР (это соображение, возможно, было единственным, которое хоть как-то сдерживало энтузиазм Вашингтона в деле низвержения своего главного геополитического конкурента). В новых условиях, по словам Ельцина, в Кремле действует механизм контроля за «ядерной кнопкой». Он также подчеркнул надежность этого механизма. Как вспоминал позже Бейкер, Ельцин держался уверенно, как «новый хозяин Кремля». В то же время Горбачев заметно нервничал, его высказывания о судьбах страны чередовались с гневными репликами в адрес Ельцина. Это была последняя очная встреча Горбачева на посту главы СССР с высокопоставленным представителем США.

Однако телефонные контакты с американским руководством продолжились. Вечером 25 декабря 1991 года (то есть на Рождество у католиков и протестантов), уже после своего телевыступления и сложения с себя полномочий Президента, Горбачев вслед за Ельциным (который, стремясь сыграть на опережение, выступил в эфире CNN и торжественно объявил о том, что СССР прекращает свое существование) просит соединить его с главой Белого дома в Вашингтоне и, как пишет белорусский политолог Николай Малишевский в статье «Как разваливали СССР», опубликованной в газете «Рэспублiка» в 2006 году, говорит американскому лидеру: «Можете спокойно праздновать Рождество. СССР больше не существует». Эту же фразу Горбачева, адресованную Бушу – «Можете спокойно праздновать Рождество» — приводит в своих воспоминаниях пресс-секретарь Горбачева Андрей Грачев. Ответ американского президента был прогнозируем. «Сделанное тобой войдет в историю. Надеюсь, наши дороги вскоре снова сойдутся, и, когда все уляжется, мы будет рады тебя принять. Я салютую тебе и благодарю за все, что ты сделал ради мира, благодарю за дружбу!» — «трогательно» отреагировал Буш. Причем, его столь же неформальное заявление для американских СМИ, сделанное в тот же день, оказалось еще более откровенным: последние события на одной шестой части суши он поспешил назвать результатом победы США в холодной войне. Ему вторил упомянутый Бейкер, завивший, как пишет Николай Малишевский в вышеупомянутой статье, буквально следующее: «Мы истратили триллионы долларов за последние сорок лет, чтобы одержать победу в холодной войне против СССР. Главное — нашлись предатели». После столь откровенных признаний вопрос о внешнем факторе в процессе развала советского государства, надо полагать, окончательно приобретает риторический характер. По признанию Бейкера, в период, когда властные полномочия в Москве перераспределялись от Горбачева к Ельцину, американская дипломатия действовала эффективно и добилась «существенного выигрыша по многим направлениям». Как бы завершая наблюдение за распадом Советского Союза, госсекретарь США в декабре 1991 года сразу же после визита в Москву совершает блиц-поездку в Бишкек, Алма-Ату, Минск и Киев, где, как он утверждает, местные руководители демонстрировали «общую большую готовность идти навстречу США».

Что касается Горбачева, то в последние дни своего пребывания на посту главы СССР он, как пишет Рой Медведев, «приходил в свой кабинет в Кремле каждый день. Он разговаривал по телефону почти со всеми западными лидерами, объясняя свою позицию и давая свою версию событий. В эти же дни Горбачев подписывал и множество указов — о награждениях орденами и медалями СССР, о дополнениях и изменениях в Постановления Госсовета СССР. 11 декабря 1991 года М. Горбачев подписал указ о присуждении Государственных премий СССР за 1991 год за достижения в области науки, литературы, искусства и архитектуры. Список лауреатов был весьма велик, среди писателей в этот список вошли Виктор Астафьев и Булат Окуджава. Но кто и как должен был вручать эти премии? 13 декабря Горбачев произвел ряд назначений в Министерстве иностранных дел СССР. Во главе этого министерства уже второй месяц стоял Эдуард Шеварднадзе. Горбачев не мог сработаться с Б. Панкиным, а Борис Ельцин не стал возражать против назначения Шеварднадзе. 14 декабря М. Горбачев произвел ряд перемещений в военном ведомстве и утвердил текст военной присяги для военнослужащих СССР (а менее чем через две недели солдаты лишились Родины, которой они присягали или собирались присягать! – Прим. ред.). 20 декабря большому числу деятелей искусства было присвоено звание «Народного артиста СССР». Только в один день, 21 декабря, Горбачев подписал 28 бумаг, в основном это были указы о награждениях».

Добавим от себя: многие люди, чьи фамилии значились в наградных списках, безусловно, заслуживали этих наград, однако действия Горбачева в данной ситуации иначе как верхом цинизма назвать сложно. Великая страна уничтожена практически без единого выстрела, а ее руководитель раздает награды…

Народом овладела воля к смерти?…

Известный советский и российский ученый, политолог и публицист Сергей Кара-Мурза считает, что СССР представлял собой проект с большим потенциалом развития, однако в 60-е годы советское общество кардинально изменилось, произошло резкое ослабление общинного крестьянского коммунизма как основы самосознания советского человека.

«За 20 лет мы многое поняли в катастрофе СССР, хотя некоторые загадки остаются, — говорит Сергей Георгиевич. — История СССР была мифологизирована, берегла нас от тяжелых размышлений. Теперь надо взглянуть без догм и стереотипов. Не будем говорить о непосредственных убийцах СССР — о ЦРУ, Горбачеве и пр. Такие агенты всегда имеются, от них надо уметь защищаться. Суть проблемы иная: почему советские люди аплодировали Горбачеву? Почему Верховный Совет РСФСР (кроме пяти депутатов) проголосовал за Беловежские соглашения, даже не прочитав их? Почему шахтеры стучали касками, требуя экономической самостоятельности при убыточности их шахт? Почему огромным народом как будто овладела воля к смерти? Вот причина. Но что было предпосылкой для нее?

Советский строй — это реализация цивилизационного проекта, рожденного Россией в условиях ХХ века. Многое из него не было осуществлено в силу обстоятельств. Но удалось главное — создать жизнеустройство, устранившее источники массовых социальных страданий, имеющее высокий уровень безопасности и солидарные межэтнические отношения. Это был проект с большим потенциалом развития. Базовые материальные потребности удовлетворялись в СССР гораздо лучше, чем этого можно было бы достигнуть при том же уровне развития, но в условиях капитализма. Сейчас это очевидно. Взгляните вокруг и почувствуйте разницу.

Какая же причина лишила СССР его силы? Точнее, какая из множества причин была критической? Почему, начиная с 60-х годов, в обществе стало нарастать ощущение, что жизнь устроена неправильно?

Потому что к этому времени советское общество изменилось кардинально. Большинство стало жить в городах, и это было принципиально новое поколение, во многих смыслах уникальное — люди, не только не испытавшие сами, но даже не видевшие зрелища массовых страданий. Возникло первое в нашей истории неизвестное по своим свойствам сытое общество. Оно утратило коллективную память о социальных страданиях – о голоде и холоде, о безработице и бездомности, о беззащитности и угрозе преступного насилия.

Мировоззренческой основой советского строя до начала 60-х годов был общинный крестьянский коммунизм. Он и придавал легитимность советскому строю, как Православие придавало легитимность монархии до конца ХIХ века. От него советский строй приобрел мессианские черты, что, в частности, предопределило и культ Сталина, который был символом СССР в течение 25 лет.

Резко сменилось поколение — сменился образ жизни большинства, произошло быстрое и резкое ослабление этого общинного крестьянского коммунизма как основы самосознания советского человека. Масса молодых людей вдруг возненавидела уравниловку, на которой стояла община и которая была защитой от социальных бедствий. Все больше и больше людей стали тяготиться непритязательностью советской жизни и с вожделением поглядывать на витрины Запада. Они стали чувствовать себя обездоленными в СССР.

Сама официальная идеология наобещала им рай на земле «здесь и сейчас», причем образ этого рая был срисован с «общества потребления» Запада. Никто и не верил, что ради желанных наслаждений придется вырывать кусок хлеба у ближних. Надо было просто «улучшить систему» — разоружиться, открыть границы, перестать производить «никому не нужные сталь и тракторы». В общем, перековать мечи и орала на иномарки, хотя бы подержанные.

Можно ли было преодолеть эту тенденцию и укрепить легитимность советского строя? В принципе, да. Но только в принципе, а в реальности для этого требовались усилия, для которых не было необходимых ресурсов. Для консолидации советского общества и сохранения гегемонии политической системы требовалось строительство новой идеологической базы, в которой советский проект был бы изложен на рациональном языке, без апелляции к подспудному мессианскому чувству и к коллективной памяти о бедствиях. Однако старики этой проблемы не видели, так как в них бессознательный большевизм был еще жив. А новое поколение номенклатуры искало ответ на эту проблему в марксизме, но найти там его не могло.

Поколение стариков «знало общество, в котором мы живем» не из учебников марксизма, а из личного опыта. Это знание сродни ремесленному, оно являлось неявным, неписаным, но оно было им настолько близко и понятно, что казалось очевидным и неустранимым. Систематизировать и «записать» его было трудно, для описания и объяснения такого объекта, как советский строй, не было методологической и теоретической базы. Более того, будучи адекватно изложенным, это знание вызвало бы острую теоретическую борьбу и наверняка было бы отторгнуто сообществом официальных обществоведов, воспитанных в историческом материализме. Ни в интеллигенции, ни в элите оно бы не нашло поддержки. Новое поколение партийной номенклатуры уже не было детьми общинных крестьян, носителей и творцов советского проекта. Это уже были дети интеллигенции.

Даже те, кто рекрутировался в номенклатуру через комсомол из рабочих и крестьян, воспитывался в школе, вузе, а потом в партийных школах и академиях так, что истмат вытеснил у них то неявное знание, которое они еще могли получить в семье. В 70-80-е годы это состояние ухудшалось: незнание особенностей советских систем превратилось в непонимание, а затем и во враждебность, дошедшую среди части элиты до паранойи. Незнанием была вызвана и неспособность руководства выявить назревающие в обществе противоречия и найти способы разрешить уже созревшие проблемы. Да и само общество оказалось неспособно разглядеть опасность начатых во время перестройки действий, а значит, оказалось неспособно и защитить свои кровные интересы.

Пришедшая после Брежнева властная бригада (Горбачев, Яковлев, Шеварднадзе), сформировавшаяся в условиях мировоззренческого кризиса, была уже проникнута антисоветизмом. Было заявлено, что перестройка является революцией, то есть ставит целью радикальное изменение общественного строя.

Остальное было делом техники и подбора «наемных убийц». При том гонораре, который маячил, найти их не составило большого труда».