Каждый либерал верит в свои святые принципы: свободу частной инициативы и частной собственности, благотворность конкуренции, и в то, что «побеждает сильнейший». Разумеется, при этом либерал также верит и в нерушимость законов, и в то, что побеждать сильнейший должен исключительно в их рамках, этично, а по возможности еще и эстетично. Побеждать красиво. Ну, а если красиво не получается – идеалам приходится слегка потесниться. Ибо главное – побеждать, при возможности честно и законно, но а коль не получается… Тогда этика с эстетикой слегка ужимаются. И тогда либерал начинает твердить, что если законы неправильные – они могут не исполняться и более того, не должны исполняться. Если бизнес не может развиваться, не давая взяток, то… С точки зрения законопослушного человека, это означает, что бизнес не должен развиваться, ибо взятки давать незаконно. Но с точки зрения либерала это означает, что приходится давать взятки, потому что в его мировосприятии шоу должно продолжаться бесконечно, то есть бизнес должен развиваться, это святое, а закон в данном случае можно и нарушить, это неправильный закон…
И на этой почве либерал всегда сходится с мещанином. Именно поэтому такие рафинированные, во многом не от мира сего либералы, как Андрей Сахаров, Гавриил Попов и Анатолий Собчак стали общепризнанными вождями мещанской, кухонной революции 1991 года, которая разрушила СССР.
Кстати сказать, неотмирность вовсе не предполагает, что господа либералы не знают, с какого конца кушают колбасу. Право некоторых жить лучше прочих – это тоже святой принцип либералов, гораздо более святой, чем нерушимость законов.
И потому стремление к идеалам никогда не мешало либералам, становясь мэрами городов, создавать свои эксклюзивные винные погреба, превращать Ленинград в «бандитский Петербург», а известному защитнику прав малых народов на этнические чистки русских – возвращаться с Кавказа с целым вагоном подарков от гостеприимных горцев.
И именно потому уже в 90-е годы от насквозь проверенных всеми международными фондами гуманистов мы слышали слова, казалось бы, звучавшие диссонансом ко всем их прочим и главным речам. О том, например, что Моисей водил свой народ по пустыне сорок лет, чтобы умер последний помнивший рабство. И как следствие, экстраполяция на нашу современную реальность – все помнящие советское рабство тоже должны вымереть.
И ключевое слово тут – вовсе не «рабство», и даже не ненавистное большинству модернизированных и вестернизированных сограждан слово «советский», который они предпочитают заменять на «совковый». Ключевое слово здесь – вымереть. Рассуждения примерно таковы: многие носители чуждых для нас (неважно каких!) взглядов должны вымереть ради того, чтобы остальным, немногим, избранным – стало жить лучше и красивее.
Чем более либерал ограничен в своих главных идеалах – обогащаться и жить лучше прочих, тем более он близок к фашизму.
Демократия – плохая, но не худшая…
Почему сегодня у нас – в России, на Украине – многие слова дискредитированы, утратили свое положительное содержание? Например, демократия, буквально – власть народа, что же тут плохого? С таким содержания термина найдешь мало желающих спорить. Но при этом само слово стало с 90-х годов чуть ли не ругательным.
Это произошло благодаря не теории, а практике реформ, скажет большинство из нас. Подразумевается, что теория была правильная, но ее загубило корявое исполнение. Многие до сих пор верят, что это так – как кабинетный теоретик Пфуль в романе «Война и мир» верил в то, что его планы идеальны, а то, что они всегда проваливались, объяснял тем, что исполнители отступали от их точного исполнения.
Такое объяснение будет поверхностным. Главное заключается в том, что понимать демократию как власть народа правящие давно уже не хотят. Ни те, которые в концепции Вильфредо Паретто, называются «элитой лис» и к власти только стремится, ни те, которые зовутся «элитой львов» и власть уже имеют.
Потому сегодня в ходу другие определения демократии.
Многие полюбили повторять слова о том, что демократия – это плохое общественное устройство, только ничего лучше нее человечество до сих пор не выдумало. Чаще всего эти слова понимаются так, что на самом-то деле старый, жирный, хитрый и мудрый сэр Уинстон считал, что демократия –хороший строй, это он так тонко, по-английски шутил.
Но какие есть основания такой трактовки? Не следует ли в данном случае понимать буквально, то есть именно так, что демократия – плохой строй, и Черчилль лучше многих видел ее недостатки, как снаружи системы власти, так и изнутри. И доказательств этому немало имеется в его биографии…
Еще одно определение демократии принадлежит отцу-основателю, чей авторитет не подвергается сомнению ни в политике, ни на стодолларовой купюре: демократия – это два волка и ягненок, ставящие на голосование меню обеда.
А если формулу Франклина слегка изменить, вот так: два ягненка и волк? Тогда волку, чтобы добиться своего, нужно обмануть, привлечь на свою сторону одного из баранов.
Примерно это и происходило во времена горбачевской «перестройки», до декабря 1991 года, когда формально перестал существовать СССР.
Сущность фашизма – антикоммунизм…
Новости партнеров
Автор этих строк не принадлежит компартии, более того, лучше многих видит недостатки коммунистов, прежде всего – современных коммунистов, готовых мириться и с Богом, и с капиталистом. Но при всем том мы погрешим против объективности, если не будем видеть главного: сущность фашизма – антикоммунизм.
Даже у еврея, при гитлеровских порядках, был шанс спастись. Даже «наци номер два» Герман Геринг оправдывался на Нюрнбергском процессе, что он спасал евреев (и кого-то, по-видимому, действительно спас).
Но у коммунистов в объединенной Гитлером Европе был только один шанс спастись – бороться с фашизмом до конца, вплоть до полного уничтожения. Только так, уничтожив врага, коммунист получал шанс выжить и давал такой шанс своей жене и детям.
Не поэтому ли во всех движениях Сопротивления по всей Европе коммунисты были наиболее активными и последовательными борцами против гитлеризма?
Это нужно помнить и понимать, чтобы не заблуждаться в оценке событий истории.
Австралийский военный корреспондент Осмар Уайт, вошедший в Германию вместе с армией Паттона и много поездивший в том числе и по советской зоне оккупации, вспоминал:
«Один говорящий по-английски русский офицер, будучи немного выпивши, говорил мне в кабаре Коммикер: «Мы должны уничтожить фашизм. Немецкий фашизм ничуть не хуже, чем любой другой. Единственная страна в мире, которая распознает и уничтожает фашизм – это Россия, но это вовсе не предмет национальной принадлежности. Национальность для нас не имеет значения. Мы не ненавидим немцев, итальянцев, негров или китайцев. Мы не думаем, что русские лучше, чем любой другой народ, за исключением того, что у русских такое правительство, которое стремится уничтожить фашизм. Мы сделаем Россию сильной и защищенной от врага – не для того, чтобы навязывать свою волю другим народам, а чтобы защитить людей от фашизма, где бы он ни появился. В качестве репараций мы возьмем у провинившихся стран только то, что нам необходимо для того, чтобы сделать Россию сильной и защищенной. Это – здравый смысл и логика. Мы не имеем ничего против капиталистической демократии кроме того, что она легко обращается в фашизм, когда ее дела идут неважно”».
После разрушения СССР активизация фашистов стала неизбежной…
Цель существования Советского Союза состояла, разумеется, не только в том, чтобы не дать возродиться фашизму. Как и цель большинства тех, кто разрушал СССР, не состояла в возрождении фашизма. Но при этом факт остается фактом: только после разрушения СССР активизация фашистов на его бывших территориях стала возможной и даже, пожалуй, неизбежной.
Разве в СССР не было фашистов? Да полно. Подробное и компетентное описание этих движений и перечисление этих людей дано в работе Семена Чарного «Нацистские группы в СССР в 1950 — 1980-е годы».
Автор условно делит всех неофашистов СССР на две большие группы – «стиляг» и «политиков». Первых увлекала в основном, а иногда и исключительно, атрибутика. Особенно увеличилось количество таких «стиляг» после выхода хорошего в общем фильма «Семнадцать мгновений весны», где выдающиеся советские артисты – Вячеслав Тихонов и другие – в эсэсовской форме выглядели куда более красиво и изящно, чем их прототипы на фотографиях и в кинохронике.
Что касается «политиков», то их направленность была эклектична, бестолкова и сумбурна. Но при всей непоследовательности противопоставление «фашизм – коммунизм» и «фашизм – советизм» проявлялось – или подсознательно угадывалось носителями неофашистской идеологии – весьма четко. Как например, каменщиком Б.С. Блиновым из Москвы, который в январе 1957 года при обсуждении венгерских событий заявил: «Вот если бы была у нас советско-фашистская партия, я первый бы в нее вступил и начал бы бить коммунистов». Или как осужденным в 1963 году инженером Гороховым, к слову, евреем по национальности, который выражал сожаление, что Гитлер не завоевал и не уничтожил СССР.
Кстати, пример этого поклонника Гитлера из прошлого до некоторой степени объясняет нам, откуда и сегодня берутся противоестественные феномены – евреи, сожалеющие о том, что Гитлер не одолел СССР.
Либералы и правозащитники могли бы сказать: в СССР неофашизма не было только потому, что он подавлялся. Очень хорошо. В данном случае согласен и с СССР, и с правозащитниками.
Но согласен не полностью. Не только подавлялся. В СССР, помимо того, была создана система воспитания, которая во всех своих деталях, в каждой мелочи отрицала, без подробных разъяснений, но весьма категорично, — саму возможность возрождения фашизма. В рамках этой системы взгляды, как у Блинова или Горохова, могли только эпатировать слушателей. Это – в лучшем случае.
Как сказали бы сегодня, в СССР был создан дискурс, то есть, упрощенно говоря, система понятий и слов для их выражения, который не позволял высказывать профашистские идеи серьезно.
И понятно, что после распада СССР ушел в прошлое и советский дискурс. Неофашистские, пронацистские взгляды стали восприниматься («а может, в этом что-то есть?») — уже без опаски оказаться в глазах знакомых сумасшедшим или маргиналом. Кроме того, проявления нацизма получили опору и на новую антисоветскую реальность.
Неонацизм разрушал СССР, чтобы создать питательную среду для себя…
В распаде СССР огромную роль сыграло возрождение национализма в республиках. Во всех, кроме России. По сценарию разрушения Союза почему-то не полагалось возрождать русский национализм, и лидеры всех национализмов, Лукьяненко и Черновил, и Ландсбергис, и Гамсахурдия, превратились в массовом сознании в национал-демократов, а вот русские националисты, от Шафаревича до лидеров пресловутой «Памяти», прибавления демократов не получили. И, как уже мы говорили, сегодня в числе правозащитников и либералов вы не найдете борцов ни с каким другим фашизмом, кроме «русского фашизма».
Но и русский национализм после распада СССР пошел в рост, — не благодаря, а вопреки усилиям «перестройщиков» и «демократизаторов». Ну что же, влияние мирового сообщества, грантодающих и прочих гуманитарных организаций, содержимых преимущественно на деньги американских миллиардеров, — это сила серьезная. И для рывка неизвестно еще что полезнее – опираться на эту силу или отталкиваться от нее.
Следовательно, распад СССР был не достаточным, но необходимым условием для появления у нас неофашизма как массового и заметного общественного явления.
Геннадий СЫСОЕВ, г.Харьков
http://www.komunist.com.ua/
