Европа военных коалиций и Европа стран — солисток-милитаристок, организовавших многочисленные агрессии против России на протяжении последних двух с лишним веков, выбирает в качестве времени нападения летний сезон.
Третья декада июня — это и период вторжения Наполеона в 1812 году, того самого «русского похода», и день, когда гитлеровцы — в рамках исполнения плана «Ост» — начали захватническую кампанию по истреблению. И нашей страны. И наших соотечественников.
Новости партнеров
Всегда, во всех случаях, абсолютно без исключения, война в Европе предпринимается исключительно для защиты европейских же ценностей и свобод. Ну так об этом говорят те, кто войну готовит, разжигает и начинает.
Вот, например, цитата из речи, произнесенной 22 июня, случившегося в начале XIX века: «Солдаты! Россия увлечена роком. Судьба ее должна свершиться. Не думает ли она, что мы переродились? Она постановляет нас между бесчестием и войной. Выбор не может быть сомнителен. Идем же вперед, внесем войну в ее пределы… Мир, который мы заключим, принесет с собою и ручательство за себя, и положит конец гибельному влиянию России, которое она в течение пятидесяти лет оказывала на дела Европы».
Или вот. Уже ХХ век. Снова лето. И все тот же июньский день.
«Двадцать второго июня Европа решила дать отпор большевистской России».
От французского императора-корсиканца до рейхсминистра пропаганды и истинного арийца — одинаковое предсказуемое бравурное начало. И не менее предсказуемый крах.
Между этими двумя точками — дебютом нашествия и его финалом, всегда трагическим для западной Европы, для ее жителей, для ее политического устройства, может пройти год, несколько лет или четкие четыре года — значения не имеет. Главное — что европейская военная машина окажется сломанной. И сломленной.
И Россия, сломавшая это отнюдь не бравое воинство невероятной ценой, получит сколько-то времени на передышку.
Новости партнеров
Но до передышки, которая наступит лишь в мае 1945-го, 22 июня 1941 года было очень далеко и очень долго.
Мы, оказавшиеся в одиночестве, против которых стояли ровные полки европейских вояк, должны были не просто их победить. Мы должны были их победить, будучи при этом ровно три года в полном одиночестве.
Да, мы в курсе про ленд-лиз, мы знаем, что эти поставки нам помогли, но нам также известно, что выплачивать за оборудование мы закончили лишь в середине нулевых. И это не хохма, не полемический задор — ленд-лиз, если кто не в курсе, это кредит. Заем, если хотите. Поэтому деньги за него, как бы красиво он ни назывался, возвращать все равно требовалось.
Помощью и поддержкой поставок, мощных, качественных, не вызывающих вопросов в их необходимости, было лишь то, что получали мы все не по предоплате. А отложенным платежом. Пусть и под небольшой процент, но все равно — в долг. Долги же в России принято отдавать.
Ленд-лиз позволил американцам и британцам не только сохранить самое ценное — человеческие жизни (за наш счет, что сегодня требуется повторить хотя бы из уважения к памяти павших), но и получить мощный стимул в развитии промышленности. То есть им там, в Вашингтоне, вышел двойной профит. Этот профит уже после окончания Второй мировой войны позволил США развернуть план Маршалла. И снова обогатиться.
Вообще, стоит заметить, что если для нашей страны войны — это всегда многолетние потери, горе, разруха, голод, то для наших традиционных европейских неприятелей в сразу наступившем мирном времени — возможность повеселиться. Развлечься. Потому что вначале был тот, кто заплатил за чужое веселье кровью, ранами и жизнями, а потом появился богатый господин, который выписал гигантский чек, чтобы «Европа не скатилась в нищету».
Мы же тихонечко забирали драные шинельки — на этот праздник, который всегда с ними, нам не выписывали «приглос» и, чтобы мы знали место, вдобавок отгораживались железным занавесом. Чтобы, так сказать, «немытым иванам» было неповадно.
Мы тихонечко возвращались. И восстанавливали — в который уже раз — страну, вернувшуюся с войны.
Новости партнеров
И мы снова думали, что вот этот раз — ну точно последний. Что мы распустим шинельки на детские курточки и шапочки. И что мы наконец-то начнем жить так, как хотим. Не держа ни перед кем отчета. Потому что мы опять стали победителями.
Тех, кто веселился в парижских джаз-клубах, кто развлекался в свингующем Лондоне, не вылезал из западноберлинских дискотек, мы никогда не упрекали в том, что их беззаботность, их легкое существование, да и, что греха таить, их бесконечное и непредставляемое нами материальное благополучие были оплачены по счетам и жизнями тех, кто погиб, защищая Сталинград. Кто умер от голода в блокадном Ленинграде. Кого накрыло при налете на позиции во время любого сражения и любого боя. А еще ведь труженики тыла. Эти мальчики и эти девочки, которым не было и 16-ти, спавшие у станков. Потому что фронту были нужны снаряды. Эти женщины, старики и девушки, тащившие на себе плуг, потому что домашней скотины не было. Тащившие плуг потому, что фронту и бойцам требовался хлеб (когда еще американская тушенка доедет конвоями, а хлебушек нужен сейчас).
В России на хорошую и спокойную жизнь после войны — в которой мы победили — только надеялись. Радуясь малому. Самому крошечному.
А главное, сознавая, что выжили.
«…На фронте была далеко идущая мечта: потом, когда кончится война и все уже будет позади, тогда чтобы мне разрешили пускай не жить, но просто оказаться там и просто удивиться — что будет потом-потом, когда совсем-совсем… И мне разрешили».
Александр Моисеевич Володин написал эти строки уже, конечно, вернувшись с войны. Артиллерист и сапер. С осколочным тяжелым ранением, осколок тот вынули в медсанбате, спасли от смерти.
«Ой, только бы войны не было! Только бы не было войны…» — это ж его героиня Тамара говорит в финале «Пяти вечеров».
Через 14 лет после Победы. И через 18 лет после того дня, как нам Европа «решила дать отпор», цитируя рейхсминистра Геббельса.
И 147 лет спустя после того, как Наполеон попытался «положить конец гибельному влиянию России в Европе».
Чтобы защитить себя от российского влияния, Европа на нас нападала.
Чтобы защитить жизни вот таких Тамар, мы на агрессию отвечали. Мы, наверное, с войны так никогда и не вернулись. И, наверное, не вернулись мы с нее потому, чтобы другой войны больше не было.
И в день, когда 81 год мы совсем не знали о том, сколько битва будет длиться, но мы знали уже, что она началась и что враги наши будут разгромлены, нужно еще раз себе это повторить.
