Для начала о том, что такое «технология». Есть «техне» (τέχνη) – чистое искусство, обучиться которому можно только в модели «мастер-ученик». Когда к нему добавляется «логия», письменно зафиксированное описание, возникает возможность передачи техне, отчуждаемого от мастера. Один описал, что нужно делать и в какой последовательности, другой прочитал, повторил и получил гарантированный результат.
Одни из самых древних египетских папирусов – это как раз тексты, которые начинаются со слов «делай так». Причем там описано, как делить землю на столько-то частей, чтобы было поровну, как варить пиво и так далее – по сути, говоря современным языком, это технологические карты.
Новости партнеров
В чем тонкость? «Техне» дает обладателю разные преимущества, которые мы пока обозначим словом «превосходство». «Логия» облегчает распространение, масштабирование, то есть при необходимости быстрый рост тех, кто владеет техне. Но проблема в том, что это открытая система: любой, кто умеет читать, может овладеть «техне» – и превосходство создателя и держателя техне сразу нивелировалось. Поэтому с самого начала, как только появились технологии — именно как записанные в тексте инструкции, появилась проблема защиты этого знания от «несанкционированного копирования». С одной стороны, есть легкий способ передавать знание своим, но как сделать так чтобы к нему не имели доступ чужие – как регулировать это знание?
Культурный феномен «тайного знания» – он как раз и обязан своим возникновением этой проблеме: зачем вообще понадобилось знание делать тайным. Ровно за этим – чтобы управлять процессом его передачи от одного человека к другому, допуская своих и не допуская чужих. Уже несколько тысяч лет человечество разными способами решает эту задачу: как, с одной стороны, максимально ускорить, облегчить и упростить передачу мастерства в своем закрытом контуре, но при этом ещё и чтобы враги и «кто попало» не имели к этому знанию доступа.
Некоторым новым обстоятельством явилось уже во втором тысячелетии возникновение науки. Наука изначально появилась на принципе некого «открытого знания»: люди изучают физический мир и живую природу, и наука развивается тем быстрее и лучше, чем больше она открыта, чтобы разные ученые из разных стран и культур могли свободно делиться друг с другом этим вновь открытым знанием. Как раз-таки наука (как сейчас это называется словом «фундаментальная», но в эпоху ее возникновения не было никаких различий – была просто наука) по своей архитектуре – это открытый код, открытая система.
Но в том и дело, что новые технологии появляются из новой науки. У тебя увеличилось количество знания об устройстве ядра атома и из этого быстро создали технологию под названием «ядерная бомба». И тут уже получается, что наука, фундаментальное знание, остается открытым, а зона технологий продолжает оставаться закрытой и всячески защищаемой. И остается такое пограничье, где открытая фундаментальная наука перерастает в чьи-то закрытые технологии.
И на этом парадоксальном пограничье все время происходят разные конфликты и неувязки. Потому что нет четкой границы, где заканчивается наука фундаментальная об устройстве мира и начинается наука прикладная и возникают технологии. И это такая периферийная зона: тут мы все ученые и всем человечеством изучаем вселенную, а тут отойдите в уголок, здесь мы мастерим очередную убивалку и чужие здесь не ходят. Причем зачастую в обеих ситуациях участвуют одни и те же люди. И у них периодически рвет от этого башню: мол, еще вчера мы нормально общались со всеми про то, как мир устроен, а тут выясняется, что у меня есть паспорт, какие-то спецслужбы, которые меня закрывают, секретят, не дают мне с моими коллегами-учеными со всего остального мира делиться моими знаниями, сажают куда-нибудь в закрытую лабораторию и заставляют создавать бомбу.
Причем это необязательно про оружие. Точно так же это касается какой-нибудь фундаментальной химии: приходит корпорация, забирает тебя из твоей научной лаборатории и заставляет делать какой-нибудь кевлар или антипригарное покрытие для сковородки. То же самое, только в данном случае речь идет о превосходстве не военном, а превосходстве экономическом, но в обоих случаях основанном на технологиях. Такая технология обладает эксклюзивностью и ограниченным масштабом тиражирования.
Технологический суверенитет в этом смысле – если не собственное превосходство, то хотя бы гарантированная возможность противодействовать чужим технологиям, если таковые будут применены против тебя. То есть набор твоих технологий, которые есть только у тебя и которые могут активно парировать чужие технологии, если их кто-нибудь против тебя применит.
Новости партнеров
И здесь важно различать технологический суверенитет и технологическую гегемонию. Гегемония – это когда ты обладаешь превосходством, основанным на технологиях. Борешься за то, чтобы его захватить и удержать. В случае с суверенитетом у тебя нет претензий на первенство и доминирование, но ты должен быть железобетонно уверен, что с помощью технологий тебя не съедят. У тебя оборонное мышление. Соответственно, технологический суверенитет – двоякая задача: быть максимально включенными в мировое пространство фундаментальной науки, чтобы иметь достаточное количество носителей знания и доступ ко всем фундаментальным открытиям о том, как устроен мир, и при этом иметь способность быстро конвертировать открытия в технологии и уметь защищать этот процесс и его продукт от несанкционированного доступа твоих врагов.
Нам еще важно отдельно определить превосходство. Мы сказали, что «технологии дают превосходство», но никак не описали, что такое превосходство. Превосходство – это интересная штука. Когда двое решают одинаковую задачу, но у одного есть технология, а у другого нет, то первый с помощью этой технологии, делая ту же задачу, добивается лучшего результата. На войне максимально жёстко: если эти двое решают друг друга убить, то у кого есть технология – побеждает. Как раз здесь есть самая жесткая взаимосвязь между технологией и превосходством, но она не прямая: важно понимать, по какому именно параметру та или иная технология дает тебе превосходство в сравнении с ее отсутствием или другой более старой и менее совершенной технологией. Превосходство, основанное на технологиях – это когда двое решают одну задачу, но технология позволяет решать ее либо дешевле, либо быстрее, либо точнее. И важно понять, по какому именно параметру возникает превосходство, в чем именно его содержание.
Критические технологии и «технологиелогия»
И возвращаемся к теме технологического суверенитета. Это все о ситуации, когда во взаимозависимом мире у кого-то есть критические технологии – технологии, без которых что-нибудь вообще перестает работать или даже жить. И возникает жизненная необходимость обладать критическими технологиями. Если у тебя нет самой технологии, а есть только ее продукт, который ты покупаешь у кого-то, то ситуация любого конфликта сразу делает тебя уязвимым. Самый наглядный пример – санкции. И если «санкционным» становится что-то, без чего невозможно нормальное функционирование твоих инфраструктур, то ты оказываешься в очень большой уязвимости.
Из этой общей рамочной истории возникает необходимость «технологиелогии» – дисциплины, которая понимает пространство технологий как некий метатекст и в состоянии его определенным образом картировать: разметить, какие вообще бывают технологии, как они друг с другом соотносятся, на каком теоретическом и прикладном фундаменте они основаны, какие из них критические, какие общедоступные и т.д. И может дальше четко вычленить набор тех технологий, которыми необходимо обладать для собственной безопасности и как купировать риски, возникающие при потенциальном конфликте.
Реверсивный инжиниринг
Здесь тоже есть свой набор технологий, как раз-таки являющихся частью «технологиелогии». Одна из них – реверсивный инжиниринг. Это когда у тебя есть продукт и ты, получив его, можешь «дешифровать» и воспроизвести, с помощью каких технологий и как он был произведен. А значит, и произвести весь этот набор технологий у себя и сделать такое же производство этого продукта. Это индуктивная модель копирования.
А есть другая модель копирования. Она предполагает, что у тебя есть некие общие знания о природе вещей, вытекающие из той самой фундаментальной науки. Когда у тебя появляется задача сделать какое-нибудь изделие, например, такое же (или с теми же функциями), как у конкурента или противника, то ты обращаешься к сокровищнице универсальных знаний и разрабатываешь свою технологию, которая решает ту же задачу так же или лучше. Либо чуть хуже, но не критично. И такой инжиниринг надо тоже как-то назвать, чтобы отличать его от классического реверсивного: способность быстро и на заказ производить технологии из всего набора знаний фундаментальной науки.
Новости партнеров
Пространство фундаментальной науки
Но в чем тут может быть сложность? Само пространство фундаментальной науки потихонечку сужается. Поскольку не мы одни такие умные, все понимают, как из науки рождаются технологии и поэтому когда-то единое поле фундаментального знания начинает рваться: возникают барьеры и технологии, как отсечь то или иное сообщество или целую страну от этой общей сокровищницы фундаментальной науки. Это уже не технологические санкции, а научные. Несмотря на то, что фундаментальная наука изначально структурирована как открытая система, к ней тоже всякие люди прикрутили входную дверь с пропуском. Они много к чему ее прикрутили — например, в севастопольской лекции я показывал, как они ее прикрутили к «современности».
И тут тоже важно понимать, что при отсутствии собственного контура фундаментальной науки реверсивный инжиниринг – это единственное, что нам, по сути, остается. Это догоняющая модель. Но это не значит, что она не работает – Китай последние 40 лет только на нем едет и причем крайне успешно. Тут важно понимать, что реверс – это оружие слабых и догоняющих.
Это не абстрактные рассуждения, потому что у этого есть вполне конкретные и болезненные примеры. Например то, почему у нас не получилась военная связь, связано не только с тем, что «генералы всё украли» (тоже имело место, не без того, но не это главное), а с тем, что мы, по сути, реверсивно копировали натовскую военную связь, при том, что у нас нет тех возможностей, которые есть у них. Если бы ставили задачу не «сделать, как у них», а сделать так, чтобы работало – тут бы с самого начала делали по-другому, но в итоге получилось бы, не исключено, лучше, быстрее, дешевле. Но главное – так, как надо нам. Есть целый класс случаев, когда нельзя идти путем реверсивного инжиниринга – он тупиковый, а надо идти путем дедукции: путем перепостановки самой задачи и решения ее теми средствами и теми технологиями, которые есть в наличии.
Организационные технологии
Что еще очень важно понимать про технологии. Мы в силу наших разных культурных ограничений понимаем пространство технологии достаточно узко. В первую очередь как набор способов работы с материальной реальностью – вещами, предметами. С огромным трудом прижилось у нас понятие биотеха – набор технологий по работе с живой материей. Но даже это приживалось долго, трудно и только начинает нормально встраиваться в нашу культуру. Но есть еще третье пространство, которое пока вообще никак нормально не встроилось в нашу культуру, но которое очень важно – это организационные технологии или, точнее, гуманитарные технологии. У нас гумтех существует исключительно в маргинальных нишах; яркий пример – «политические технологии». Но это очень частный случай. По сути, когда я говорю организационные технологии или гуманитарные – я имею в виду вообще технологии работы с человеком и социумом: как организовать людей, а также как эти организационные сущности направить на ту или иную конкретную задачу, чтобы эта антропоструктура максимально ей соответствовала.
По организационным технологиям вся наша российская суверенная цивилизация была импортозависима: мы всю дорогу их воровали и реверсили откуда попало, начиная от варягов и Чингисхана и заканчивая европейскими монархиями и современным Западом. Разрабатывать их самим и иметь свою фундаментальную науку, из которой можно порождать эти технологии, мы так толком и не озаботились за 1000 с чем-то лет нашего суверенного существования.
Из логики производства изделий — в логику выращивания компаний
И в этом смысле проблема условного Минпрома состоит в том, что он понимает свою задачу как производство изделий, а надо бы понимать ее как задачу по организации выращивания технологических компаний, которые эти изделия производят. И если мы перейдем из логики производства изделий в логику выращивания компаний, то мы тем самым совершим большой шаг вперед: мы поймем, как компании делаются, как они растут, достраиваются компетенциями, забирают и контролируют те или иные рынки. А главное, что в такой логике можно ставить стратегическую задачу верхнего уровня: например, вырастить 1000 технологических компаний к 2030 году с такой-то капитализацией, в таких-то технологических нишах, с таким-то объёмом сбыта, примерно такой маржинальности. И тогда мы переходим из логики производства изделий в логику производства компаний, а производство изделий благополучно делегируем этим самым компаниям. А на государственном уровне управляем параметрами среды: льготы, преференции, меры поддержки, рынки сбыта и др., то есть макропоказатели.
Но здесь важно расшить ту самую дилемму открытого/закрытого знания – тайных технологий. Почему американцы так рванули, когда у них появилось патентное право? Потому что государство создало правовую среду, в которой оно защищает правообладателей технологии от всех тех, кто хочет производить такие же изделия по той же технологии. То есть даже если ты где-то подсмотрел или украл эту технологию, легально производить и продавать сделанные с ее помощью изделия ты не можешь, потому что изобретателя/обладателя технологии защищает патентное право. Нетрудно понять, что в России патентное право никогда толком не работало и сейчас не работает. Поэтому у нас это все защищается каким-то очень сермяжным способом, по понятиям. Приходят опричники и дают по шее, если ты занялся чем-то, на чем правильные пацаны уже сидят — вот и всё «патентное право».
Технологии промежуточных переделов
Но все это рамочное рассуждение, разметка контекста и ландшафта. Понятно, что сейчас разбираться с теорией ни у кого нет ни времени, ни желания – все хотят предметности. Вот у нас есть враг, который нас с помощью своего технологического превосходства гнобит-курощает и нам надо как-нибудь отбиться. Поэтому столько разговоров о технологическом суверенитете, но в отсутствии теоретического разбора не получается понять, за что нам хвататься. На что ни посмотришь – то одного у нас нет, то другого, то стоит слишком дорого. И только в состоянии конфликта выяснилось, что целый ряд технологий, которые мы никогда критическими не считали, таковыми оказались. В результате, когда мы пытаемся выделить какие-то там стратегически важные технологии для технологического суверенитета, мы приходим к тому, что, по сути, все технологии нам важны. И каких-то таких, которые важнее, как будто бы нет.
Ну, вот то, что произошло с оптоволокном. Да, было оптоволокно, его использовали для разных нужд, а сейчас выясняется, что это критическая военная технология. И где-то несчастный завод ХХХ не сегодня-завтра станет стратегическим предприятием, к ужасу менеджмента и собственников.
То есть выясняется, что ты не можешь не то чтобы спрогнозировать, ты не можешь достаточно уверенно планировать, какие технологии в какой момент окажутся критическими.
Существует такая типовая ошибка, которую и наша, кстати, тысячелетняя цивилизация, регулярно воспроизводит на каждом витке истории: критическими почему-то считаются преимущественно технологии последнего передела. Как сделать автомобиль? А за ним производственная цепочка. Как сделать хорошую резину? А как сделать качественные сплавы для тех или иных деталей? А как делать антикоррозионную обработку металла так, чтобы он не ржавел? Это всякие разные технологии промежуточных переделов.
Собственно, мы все время технологические цепочки строим либо с начала, с добычи сырья, либо наоборот, с конца, с готового изделия. А между сырьем и изделием есть гигантская цепочка переделов. И у нас все время оказываются в дефиците, или в отстающем состоянии технологии именно промежуточных переделов. В свое время Генри Форд как-то приехал в СССР в 20-е годы, и он нашим большевикам на пальцах тогда объяснял: у вас есть производство каучука? – Нет. А резину из каучука вы делать умеете? – Нет. Ну тогда извините, шин для автомобилей у вас не будет, и так по всем позициям.
Сейчас та же история с дронами. То есть при планировании строительства отрасли, надо было отмотать по всей цепочке переделов, из чего делаются дроны, начиная с того, что в земле лежит. Ну, вот литий. Его добывают, очищают, делают из него литиевый аккумулятор. У нас есть литий и даже есть его добыча, но предприятий по его очистке нет (а это — годы и миллиарды), и поэтому своих аккумуляторов у нас не будет еще много лет.
И то же самое, например, с пресловутым оптоволокном. Есть кварц в земле, его много. Но при этом производств по его очистке, чтобы делать такие стеклянные пузыри, которые называются преформы (из которых тянется волокно), у нас нет. Преформы мы опять же везем снаружи. Именно поэтому наше волокно дороже китайского.
Это все как раз тот самый набор технологий промежуточных переделов. Поэтому, когда мы, допустим, говорим про критические оборонные технологии, мы все время уводим разговор в сторону именно потому, что у нас вне поля понимания остаются вот эти технологии промежуточных переделов, которые используются не только для войны. То же оптоволокно, основная задача которого – это телекоммуникации и связь, но оно нужно и для войны тоже. Ну или целлюлоза, из которой делается порох — понимаете теперь, почему так важно было именно закрыть и уничтожить Байкальский ЦБК, как бы глубоко он ни чистил свои стоки?
Почему технологии промежуточного передела у нас все время хромают? Здесь потребителями являются не люди, а компании (и свои, и чужие). А это другой рынок, работающий по другим правилам, значит, и с другими KPI. И здесь самое главное другая экономика, другой капитализм. То есть цена вопроса не в том, чтобы была максимальная рентабельность у данного конкретного предприятия, а чтобы была максимальная рентабельность у всей цепочки. Конечно, у компании промежуточного передела может быть производственная прибыль, но если она начинает ставить свою рентабельность в центре своего KPI, то эта компания тут же становится бесполезной с т.з. логики всей цепочки. И тогда условно проще у китайца купить, чем у нашего.
У нас наша недифференцированная налоговая система, становым хребтом которой является т.н. НДС, убивает кормовую базу для всех компаний промежуточного передела. То есть при прочих равных выгоднее инвестировать в компанию, которая производит изделия для потребительского рынка, чем в компанию, которая производит какой-нибудь «промежуточный» материал, из которого потом после 2-3 переделов получаются те же самые готовые изделия.
Поэтому у нас выгодно просто из земли добывать совсем что-нибудь сырое, (первый передел) или более-менее выгодно сделать готовые изделия из привозных комплектующих (как, например, в случае с дронами). А всё, что в серёдке – всё это у нас менее рентабельное, а поскольку налогами облагается так же, то инвестиции туда вообще не идут, и производства эти прозябают. И мы все продукты промежуточных переделов для наших финальных изделий – импортируем. Именно с этим и связана наша «импортозависимость», а равно и тщетность многолетних усилий по «импортозамещению».
Всё это — пример операции по переходу из логики «производства изделий» к логике «производства компаний». И как только мы пришли в логику производства компаний, тут же мы выяснили, что на разных переделах у компаний разная рентабельность. И далее выясняется, что одни компании будут с большей рентабельностью, а другие с меньшей. У первой производить выгоднее, поэтому компаний с конечным переделом у нас много, с первым переделом (добыча сырья) сколько-то и они все крупные (сырьевые экспортёры), а с промежуточным переделом компаний совсем мало и они еле живы.
Один из известных способов решения этой проблемы – это логика вертикально интегрированных компаний. Это когда ты пытаешься создать холдинг, который держит внутри себя всю цепочку переделов, начиная от добычи сырья и заканчивая производством готовых продуктов. Но на этом теряется очень много всего, потому что в экономике есть эффект масштаба. Если твой рынок сбыта на промежуточном переделе ограничен твоим же холдингом — ты заведомо в проигрыше по сравнению с теми, кто делает промежуточный передел как commodity и поставляет его на глобальный рынок, пользуясь эффектом масштаба.
То есть, если ты производишь тот же литий, то в одном масштабе у тебя одна рентабельность, а если в другом, то у тебя могут быть уже другие технологии и другая рентабельность. Если у тебя внутренний рынок сбыта твоего лития ограничен рамками своего же аккумуляторного завода, то, соответственно, твой внутренний производитель будет заведомо менее рентабельным, поскольку у него будут технологии другого масштаба. И отсюда этот слёзный плач промышленников, что у нас слишком маленький рынок. Проблем в том, что рынка вообще никакого нет. Там и тогда, где и когда это почему-нибудь не так — компании становятся сверх прибыльными: см.рынок минеральных удобрений, которые есть классический «промежуточный передел».
***
В этом месте очень важно вспомнить теорию СБЧ о различении производительности труда и производительности производительных сил, потому что это имеет прямое отношение к проблеме организационных технологий.
Организационная технология, т.е. люди и то, как они мотивированы, в какие структуры построены, сколько они стоят, сколько их надо, что они умеют и т.д. – это тоже часть технологии производства. То есть, чтобы производить этот пресловутый чистый литий, надо иметь не только какое-то количество станков, но и какое-то количество людей и управленческую схему.
У меня было рассуждение в блоге по поводу рабочих мест, что от нас до сих пор требуют рабочих мест в количестве. При этом у нас рабочие места есть, а людей нет, потому что это все рабочие места с маленькими зарплатами, сообразно их производительности. И то же государство думает, как с таким же успехом каких-нибудь корейцев завезти, чтобы они работали вместо среднеазиатов, которых-де народ не любит.
У нас есть прикладная наука, которая в состоянии решить задачу типа «как очистить кварц и сделать из него преформу». Но нет никакой науки, которая рассказала бы, как вокруг этого технологического процесса построить крупный рентабельный бизнес в наших условиях. И поэтому, даже если у нас по чему-нибудь в каком-нибудь НИИ возникает технология очистки кварца, то из нее сама собой не вырастает никакое производство и никакая компания. Только если случайно придет какой-нибудь чудик, которому просто нравится с этим всем возиться, и он по ошибке сделает такую компанию. На уровне системы этого никогда не происходит. И надо ли потом жаловаться, что у физика Алфёрова Нобелевская премия, а миллиардные доходы на основе его открытий, превращённых (уже не нами) в коммерческие технологии, получают глобальные компании в юрисдикции «вероятного противника»?
И пока мы не осознаем этой проблемы именно как проблемы, все разговоры о технологическом суверенитете будут носить сугубо абстрактный характер.
Автор — философ, политолог, публицист, директор Аналитического центра «Московский регион»
