Многим хлопцам мозг промыли так, что они своим глазам не верили
Недавно в интернете появилась информация о том, в Донецке завершено формирование нового батальона, в состав которого вошли бывшие военнослужащие украинской армии, попавшие в плен.
И скоро они отправятся на фронт. Причем все бойцы батальона — добровольцы.
Новости партнеров
Мы долго искали человека, включенного в этот процесс. И нашли все-таки. О том, как удалось кардинально «перепрошить» сознание украинских военных, «Свободной прессе» рассказал непосредственный участник событий, профессиональный военный конфликтолог (есть оказывается, и такая профессия в ГлавПУРе) полковник запаса Александр Лифанов. Он занимался украинскими военнопленными с первых дней их попадания в плен.
— С чего все начиналось, Александр Геннадьевич?
— Все было непросто. Изменение мировоззренческой парадигмы человека — процесс небыстрый, и происходит он в несколько этапов. Этап первый — сначала надо выведать у пленного максимум военной информации. Какая часть, откуда, где проходил подготовку, чем занимался в части, кто офицеры и так далее. Мы к этому прямого отношения не имели. Этим занимаются другие профессионалы. Среди них были и психологи. Это, кстати, наиболее сложный этап. В процессе таких допросов люди начинают изворачиваться, лгать, принижать свое участие в операции. Как говорил военный эксперт Шурыгин, начинаются «старые песни о главном».
Потом, узнав у пленных все, что можно и что нельзя, они оставляют их в покое — ждать, когда его обменяют на пленных. Делать пленному в это время особо нечего — разве что размышлять о своей участи. И вот тут в дело вступаем мы.
— И с чего начали?
— Сначала четко разделили всех пленных на два лагеря — всушники и нацбатовцы. С нацистами мы не занимались — это была бы скорее всего потеря времени и сил. Нас интересовал другой контингент — мобилизованные.
— Но они все — люди разные…
Новости партнеров
— Конечно. Сначала надо понять, что за человек перед тобой. А человека, как известно, формирует социум. Надо вытащить из него максимум информации — где родился, с кем вырос, кто друзья детства, где и с кем служил, как попал в ВСУ и так далее. И нам было очень интересно, как обрабатывали его сознание, «перепрошивали» мозг, прививали ненависть к русским и так далее. Причем мы сразу давали пленному понять, что это нужно нам чисто в исследовательских целях. А ему это ничем ни грозит. Они стали более охотно делиться информацией. Мы вместе находили в соцсети.
Потом внимательно эти ролики анализировали. Смотрели, как эти оракулы передергивают факты, используют методы нейролингивистического программирования и так далее. Неплохо, кстати используют.
Потом с этими «разобранными» роликами возвращались к нашему адресату. И разбирали каждый ролик уже вместе с ним.
Наш «ликбез» на них действовал. Люди начинали задумываться. Тем более что у них было на это время. Потом мы переходили к кратенькой, минут на сорок, политинформации с основами геополитики. Объясняли им, кому и почему в этом мире выгодно, чтобы славяне убивали друг друга. Для многих, кстати, это было настоящим откровением.
Потом мы объясняли истинную причину спецоперации. После чего проводили элементарный сравнительный анализ — просто показывали видеоролики, как с нашими пленными обращаются бойцы ВСУ и нацбатов. Предлагали сравнить с тем, как с ними обращаемся мы. И объясняли тактику действий нашей армии, когда все делается для того, чтобы не пострадало мирное население. Сравнительный анализ вообще — великая вещь. Действует неотразимо. И заставляет человека лишний раз задуматься. Очень полезно.
Но все это — только полдела. Вторая часть работы с контингентом — общение с друзьями и близкими военнопленных. У каждого из них на Украине остались родня и близкие. Как только от них отцеплялись разведчики, мы обеспечивали пленным связь с родиной. Под нашим контролем, естественно. Они свободно звонили своим родителям, сестрам, братьям, женам и детям.
Порой это были просто душераздирающие сцены. При разговоре со своими матерями и детьми слез порой не могли сдержать ни те, ни другие.
Мы со своей стороны давали родне пленных слово офицера, что с их сыном или мужем в плену ничего не случится. Они нам верили. Это тоже имело свой эффект. Доверие — капитал, который у людей не очень просто заработать. И утратить тоже нельзя. От этого зависел успех всего нашего мероприятия. Кстати, к кое-кому в лагерь приезжали их жены. Мы им обеспечивали недельное свидание в отдельном помещении.
Новости партнеров
— Вы рассчитывали на какой-то конкретный результат?
— Мне просто интересно было работать с людьми, менять их мировоззренческую парадигму. Нет ничего увлекательней этого процесса. В свое время мы немного поработали с военнопленной — артиллерийским корректировщиком Надеждой Савченко. Я бы не сказал, что с ней мы добились впечатляющих результатов. Слишком хаотично у нее выстроен понятийный аппарат. Чисто по-женски. Эмоции ее просто захлестывали. И Россию она покинула в полном смятении.
Убежденность в своей правоте у ней была разорвана в клочья. И на фронт она уже не вернулась. Хотя могла сделать это триумфально. Работали мы и с женским контингентом — в массе своей медсестрами из подразделений националистов. Потом их всех обменяли. Но четыре девушки отказались возвращаться на родину. Они остались в России, где у них была родня. Одна из них, насколько мне известно, вообще вышла замуж за охранника ФСИНа. Вот такой вот неожиданный поворот судьбы. С женщинами в этом плане и проще, и сложней. Ты должен вызывать у них эмпатию. Только тогда они тебе поверят. А эмпатию вызывают далеко не все. Сердцу не прикажешь.
— В вашей работе возникали какие-то нештатные ситуации?
— Навалом. Дня не проходило. Это же живые люди, хоть и отзомбированные пропагандой.
— Например.
— Ну, например, у одного и пленных на родине в Днепропетровске умерла мать. Он замкнулся, ушел в себя. Нам об этом сказали его однополчане. Мы сделали запрос наверх с просьбой отпустить его на родину — похоронить маму. Мы все прекрасно понимали, что назад он не вернется. Да его и СБУ бы не отпустило. Тем не менее решили рискнуть — тем более что начальство дало добро. И во время общего построения в спортзале мы объявили, что ввиду резко изменившихся семейных обстоятельств мы отпускаем рядового домой — на похороны. Без каких-либо предварительных обязательств. Тогда, помнится, по всему строю волна пробежала. А сам Никита (как мы его звали) чуть дар речи не потерял.
— И он действительно попал на похороны?
— Нет. Он понял, что односельчане доведут информацию о его возвращении до сбушников, и те его «примут». А дальше — либо тюрьма, либо расстрел, либо возвращение на фронт. Только уже в другом качестве. И он решил остаться. В последний момент передумал. Но какие-то деньги мы ему выделили — чтобы он смог оплатить похороны. И сейчас этот парень сражается в «русском батальоне». Хотя сам — этнический украинец.
— А чем пленные занимались в свободное время? Восстанавливали ими же разрушенное?
— Работу мы для них находили и внутри лагеря. Во-первых, они неузнаваемо изменили его внутренний облик. Построили внутри лагеря две часовенки — одну для православных, другую для католиков (среди пленных было несколько десятков этнических поляков с Западной Украины). Мы им выделили им все необходимые для этого стройматериалы.
Мало того. Мы в лагере разрешали праздновать им свои праздники, отмечать дни рожденья, слушать по вечерам свои песни. Пленные прямо на территории лагеря из подручных средств соорудили коптильню, из кирпичей и глины слепили тындыр, соорудили мангал. Сами пекли себе хлеб, коптили рыбу, мясо, делали какие-то шпикачки, сыровяленую колбасу, солили сало, закатывали какие-то банки на зиму… Очень вкусные получались деликатесы, между прочим.
Кухню в лагере можно было определить по запаху — оттуда постоянно ароматы какие-то веяли. Украинцы — они же рукастые все, хозяйственные. У них в руках все горит. И вот такой народ англосаксы сначала оболванили, накачали фашистской идеологией, сделали нациками и бросили в топку братоубийственной войны. Хотя история знает и не такие примеры. «Доктор зло» — Йозеф Геббельс за каких-то восемь лет превратил абсолютно нормальную европейскую нацию — немцев — в зверей-фашистов. А с украинцами «геббельсы-англосаксы» работали в общей сложности тридцать лет. Результат налицо.
— Вы не боялись, когда в первый раз выдали им оружие?
— Конечно, боялся. Это было еще в лагере. Мы вывезли весь «русский батальон» (так мы его прозвали) на стрельбище. У каждого из них был автомат и два снаряженных магазина. Они, кстати, очень неплохо стреляют. Один даже расписался автоматной очередью на мишени. Бойцы стреляли по грудным мишеням из положения «лежа», а я стоял сзади и обливался холодным потом. Теоретически они могли развернуть стволы в мою сторону и в доли секунды превратить меня в дуршлаг. Но иначе было нельзя — была бы нарушена чистота эксперимента. Но все прошло нормально. По их глазам было видно, что на это раз они сделали свой осознанный выбор — в отличие от того выбора, который ранее сделали за них.
— Как вы распрощались?
— В полной тишине. С кем-то обнялись, кто-то просто пожал мне руку, кто-то махнул рукой на прощание, кто-то оставил фото на память. Мы все понимали, что в этот день каждый из них купил билет в один конец. Случись что — в плен на той стороне их брать никто не будет. Так что воевать они будут «до талого», как говорят в войсках. Остается только пожелать им всем удачи.
