Новая статья Суркова «Долгое государство Путина», написанная в духе постмодерна, рассчитана на разные уровни восприятия текста – то, что для хайпа, и что посыл для своих. Громкие формулировки, одна из которых вынесена в заголовок, вызывает бурю обсуждений, крики в ток-шоу, слова восхищения и язвительные стрелы критики. Здесь всё ясно – провластные эксперты в восторге от сравнения Путина с Иваном Великим и Петром Первым, а западники негодуют, что Сурков воспевает авторитаризм «кремлёвского диктатора» и приговаривает демократию. Обсуждать это безынтересно, так как даже не рассчитано на серьёзное осмысление.
Историософические рассуждения о различной сути западной и российской государственности выглядят любопытнее, но только в связи с фигурой автора и на фоне государственной мысли, которая не балует большими смыслами в последние годы. Сурков удивляет разве что открытием давно найденного. Так, оправдание жёсткости государства в России внешними вызовами верно только отчасти, при этом сами формулировки выдают в авторе западника, недавно осознавшего особенности русской цивилизации.
Новости партнеров
Ибо только неофит, недавно открывший для себя принципы русского мира, может умудриться назвать прямую связь главы государства с народом «уникальным достоинством» современного строя. В то время как эта уникальность лежит в основе тысячелетнего русского самодержавия и издавна является единственной альтернативой республиканскому строю богатых кланов, достигшему расцвета в англосаксонской цивилизации. Власть на Руси всегда держалась на доверии народа к самодержцу и на прямой связи с ним. Стоило лишиться этого доверия – и государство терпело крах. Появлялось оно, как с приходом Путина в 1999 году, – и происходило чудесное воскрешение страны вопреки всему. Историк Вадим Кожинов называл такой тип государства идеократией, и отмечал, что он несёт в себе как сильную уязвимость, так и огромные преимущества.
Тот самый русский народ, который Сурков назвал глубинным, появился не сегодня и не в 2000-е – он всегда составлял фундамент русского мира. Его действительно не определишь соцопросами, не услышишь в парламенте, его не вытащишь на митинги – русское самосознание чурается крикливого политиканства, и в этой неуловимости великая загадка и сила русских. Глуп тот, кто считает это пассивностью – на самом деле без согласия и участия народа ничего долговечного невозможно в России. Вот почему все настоящие правители российского государства, кто не был самозванцем или предателем, так или иначе неизбежно приходили к модели самодержавия – с опорой на народ и с жёстким контролем придворной прослойки.
Наконец, обратимся к главному содержанию написанного Сурковым. Сервильность его статьи, которую отметили все, не в том даже, что в ней утверждается историческая значимость Путина (это неоспоримо уже как лет 10), и не в том, что он ставит его на один уровень с создателями великих эпох российской государственности – это не бесспорно, но вполне возможно в будущем. Подхалимаж Суркова гораздо тоньше. За восхищением уникальностью нынешнего строя скрывается требование не трогать его, не вносить принципиальных изменений и забыть о мобилизации. Автор призывает власть к самоуспокоенности и осознанию достигнутого величия – всё уже создано, нынешняя модель государства идеальна по нынешним временам и будет априори набирать обороты, «удерживать призовые места в высшей лиге геополитической борьбы».
Долгое государство Путина, по Суркову, обречено на успех только по причине мудрости правителя и прямой связи с народом. Необходимо, мол, только осмысление и описание путинской системы. Автор вводит понятие путинизм, говорит о нём как о сформировавшейся идеологии будущего. Подвох кроется в том, что на самом деле современное российское государство всё ещё находится в стадии формирования – надо признать, затянувшегося. При всех очевидных успехах за последние 20 лет перед Кремлём сейчас стоит задача решить несколько принципиальных проблем и вызовов (прежде всего, отбора кадров и более справедливого распределения благ), но главное – сформулировать наконец то самое, что можно будет назвать идеологией будущего. Это особенно актуально в связи с кризисом западной ультралиберальной модели глобализации.
И от того, кем и как будет сформулирована эта система, зависит вектор развития России. За это как раз и будет развёрнута борьба в ближайшем будущем, которое грозит серьёзной турбулентностью. Сурков среди прочего сравнивает государство Путина с государством Ленина. Но Советский Союз сформировался во многом по итогам политической борьбы после смерти Ленина в 1920-30-е годы. Заложенные Лениным основания были в значительной степени изменены с революционного запала на государственнические рельсы, и сделал это Сталин. Если бы победу в той схватке одержали Троцкий, Каменев или Зиновьев, Советское государство могло быть совершенно иным под теми же флагами.
В 20-е годы XXI века развернётся похожая борьба за прочтение того, что Сурков назвал путинизмом. Между государственниками и сторонниками русского мира, теми, кто критикует Путина за то, что он недостаточно Путин – и теми, кто грезит о перерождении Путина в Ельцина. Ельцинисты, для которых смертельные для русских 1990-е годы были святыми, сумели сохранить своё присутствие в госаппарате несмотря на Крымский консенсус и противостояние с Западом, а в последние годы даже постепенно усилили свои позиции. Именно их действия и поведение вызывают недовольство молчаливого большинства, которое сказалось даже не доверии к верховному главнокомандующему.
Парадокс в том, что им на руку заморозка российской государственности в нынешнем состоянии. Вот почему в рассматриваемой статье, где Сурков пытается присвоить себе правильное прочтение «путинизма как идеологии будущего», главный посыл в неизменности существующих порядков – мол, найден некий идеальный концепт, который устойчив без принципиальных изменений. Такое прочтение в условиях неразрешённых противоречий и продолжающейся зависимости от долларовой системы вредно и губительно.
Новости партнеров
Человек, свёдший в 2000-е всю политику к симулякру, где все политики играют в квазиидеологии, предлагает этот симулякр возвести в основы российского государства XXI века. Бессмысленность выдать за смысл, сославшись на доверие глубинного народа к долгому государству. Но в том-то и дело, что как раз доверие народа, того самого молчаливого государственного большинства, в последний год значительно снизилось, достигнув минимума с 1999 года. И автор это замалчивает специально. Его слова о доверии при таком разочаровании выглядят как иезуитская усмешка.
Остаётся надеяться, что Владимир Путин сохранил присущую ему реалистичность и не воспринимает нынешнее состояние российской государственности как идеальное и не требующее изменений.
