Оборот «гибридная война» получил на удивление широкую популярность в современной западной прессе и даже военной аналитике. «Гибридную войну» представляют неким ноу-хау, которое Россия использует, чтобы угрожать всему миру.
Министр обороны Польши объяснил формирование территориальных частей «гибридными действиями» России в Грузии и на Украине, сама Украина усмотрела «гибридную стратегию» в работе российских социальных сетей. Анонимный западный дипломат в интервью ВВС заявил, что Россия подрывает единство НАТО, и это опять-таки элемент гибридной войны. Этот образ уже настолько укрепился в публичном пространстве, что действительно достоин подробного рассмотрения. Что же наши уважаемые партнёры имеют в виду, насколько новы приёмы, явленные Россией в последние годы на мировой арене?
Новости партнеров
Что это такое?
Устоявшегося значения у этого оборота не существует, поэтому каждый комментатор фактически изобретает свою «гибридную войну» заново. Тем не менее можно выделить общие черты, на которые указывают чаще всего. Итак, судя по всему, это сочетание действий регулярной армии, иррегулярных формирований, политического и экономического давления и психологической войны. Предполагается, что этот стиль ведения боевых действий стал чем-то новым и изменил лицо современных вооружённых конфликтов.
Как ни странно, этот термин появился не в 2014 году, и вовсе не в связи с действиями России. В 2009 году подполковник морской пехоты США Фрэнк Хоффман опубликовал небольшой текст, посвящённый военным угрозам будущего. Его выводы были столь же точны, сколь и очевидны: в современных войнах стирается грань между действиями регулярных войск и партизанско-повстанческими операциями.
В 2013 году Валерий Герасимов, начальник Генштаба России, опубликовал в газете «Военно-промышленный курьер» свой текст, во многом перекликавшийся с мыслями Хоффмана. Герасимов шёл в своих рассуждениях дальше и, описывая элементы современного противостояния, объявил, что в современной войне резко возросла роль невоенных способов давления на противника — политического давления, психологической и информационной войны, создания своих групп влияния прямо внутри неприятельской страны.
Армия не только перестаёт быть единственным участником такой войны, но даже может быть задействована только в ограниченном масштабе в качестве последнего довода.
В момент публикации этот текст никакого фурора не произвёл. Герасимов опирался на опыт «арабской весны», которую рассматривал как цепь спецопераций по сокрушению правящих режимов в странах Третьего мира. На тот момент Россия не действовала особенно активно ни на Ближнем Востоке, ни даже на постсоветском пространстве. Практические выводы из выкладок Хоффмана и Герасимова также не были очевидны, так что никто просто не обратил на них особого внимания.
Всё изменилось после того, как Россия вмешалась в ситуацию на Украине, а затем и в Сирии. Небольшая статья Герасимова получила вторую жизнь, а оборот «гибридная война» — новый смысл. Новый термин начали активно употреблять уже в 2014 году, правда, каждый следующий комментатор наполнял его содержанием в меру собственного разумения. Однако общая линия прослеживается чётко. Гибридная война — это такое противостояние, в котором обычная военная сила соседствует с секретными операциями, действиями иррегулярных войск, информационной борьбой и криминальными акциями.
Новости партнеров
Обратим внимание: концепция изначально появилась не в России. Более того, Герасимов в своей статье вовсе не писал о том, что России следует действовать именно таким образом. Он описывал уже состоявшиеся конфликты, в которых Россия не участвовала. Начальник Генштаба РФ скорее рассматривал «гибридную стратегию» как угрозу. Однако волну было уже не остановить: «гибридная война» в наше время в мире рассматривается как специфически российский стиль боевых действий.
Всё уже было
Между тем, если отрешиться от забот сегодняшнего дня и обратить внимание на военные конфликты совсем недавнего времени, то мы сможем только развести руками. Все черты «гибридной войны» присутствуют у множества вооружённых конфликтов прошлого, в том числе недавнего.
После Второй мировой войны вооружённые конфликты были сплошь гибридными в современном понимании. Сверхдержавы понимали, что прямое столкновение СССР и США испепелит и самих воюющих, и саму жизнь на планете. Поэтому стороны выясняли отношения на территории третьих стран, старались не сталкиваться напрямую и не всегда признавали собственное участие в конфликте. Черты якобы невиданного способа военных действий наиболее выпукло проявились в крупнейших конфликтах холодной войны — Вьетнамском и Афганском.
В обоих случаях одна из сторон поддерживала партизанские действия против центрального правительства. В обоих случаях мировое общественное мнение изо всех сил старались склонить на свою сторону, акцентируя внимание на ужасах войны. В обоих случаях использовалось политическое давление на втянувшуюся в конфликт сторону. Дозированное применение регулярных войск? Да. Война главным образом руками местных партизан, снабжаемых и вооружённых внешними силами? Да. Информационная кампания? Да, разумеется. Вся суть холодной войны — в противостоянии идеологий, и вся она пропитана пропагандой. Идеальной гибридной войной по Хоффману, войной, якобы изменившей лицо современного мира, оказывается Вьетнамский конфликт 60-х и 70-х годов ХХ века.Более того, «перемотка назад» приводит просто к комическим эффектам. Ярчайший пример гибридной войны нам даёт… Война за независимость США. Её вели иррегулярные силы Джорджа Вашингтона. В процессе, кроме классических военных методов, совершались преступления и, как сейчас сказали бы, акты террора.
В войне участвовал на стороне американцев регулярный контингент французских войск. Наконец, Россия, Швеция, Австрия и ряд других стран оказали экономическое и политическое давление на Британию знаменитой Декларацией о вооружённом нейтралитете и действиями против каперов воюющих стран. Даже пресловутое «стирание границ между мирным и военным временем», которым так любят пугать современные аналитики, налицо, поскольку США вели войну в качестве самопровозглашённой республики и формально это не были военные действия между державами.
Наконец, приписывание изобретения этого способа ведения вооружённых конфликтов Генштабу РФ — это настоящий курьёз. Герасимов публикует текст, посвящённый действиям западных стран во время «арабской весны» и сопутствующих вооружённых конфликтов, после чего Запад начинает приписывать России ровно те методы, которые Россия устами собственного начальника Генерального штаба приписывает Западу. Военных и политических аналитиков озадачило и испугало отражение в зеркале.
Первой и образцовой «гибридной операцией» принято считать возвращение Россией Крыма весной 2014 года. Однако что в ней гибридного, пожалуй, могут сказать только сами авторы термина. Операция велась силами армейских подразделений, самыми обычными для современной армии способами. Единственным «гибридным» элементом оказывается маскировка собственных действий. Действительно, «вежливые люди» не раскрывали инкогнито до последнего момента. Но в таком случае приходится признать, что гибридна любая военная операция, ход которой не освещают в прямом эфире по центральным телеканалам.
Новости партнеров
Быстрая операция, парализующая силовые структуры противника прежде, чем тот сможет отреагировать — это абсолютная классика жанра. А маскировка своих намерений и действий — это её непременный элемент. Если ВС РФ сумели долго сохранять туман вокруг собственной операции, то это говорит только об их высоких качествах и плохом психологическом состоянии украинских войск, а вовсе не о том, что в Крыму произошло нечто невиданное. Точно так же в военной и политической поддержке повстанцев в Донбассе и законного правительства в Сирии нет ничего нового, подобное происходило десятки раз в мировой истории, начиная с глубокой древности.
Крупица смысла
Итак, «гибридная война», похоже, не содержит никаких новинок. Вся холодная война прошла под знаком применения тех же самых способов борьбы, которые в наше время только были усовершенствованы за счёт технического прогресса. Однако ничего нового и уникального явлено не было. Почему же события в Крыму, Донбассе и Сирии стали такой неожиданностью?
Во время и после распада СССР Соединённые Штаты и их партнёры по НАТО оказались в уникальной ситуации. Они имели фактически монополию на применение силы в глобальном масштабе. Это обстоятельство позволило сократить усилия по маскировке военных операций. Наоборот, действия США в Ираке в 1991и 2003 году, операции против Югославии в 90-е проходили при максимально широком освещении, превращались в шоу. Эти операции сами по себе становились элементом пропаганды ради психологического воздействия на союзников и противников.
Однако операции России последних лет проходили в старой логике времён холодной войны, когда противника стараются ошеломить и до последнего не дать понять, что происходит. Россия как раз прекрасно понимает, что монополии на насилие у неё нет, политическое и военное противодействие может быть оказано — и старается минимизировать шансы противника и сохранить инициативу. В остальном же её действия консервативны и прекрасно укладываются в традиционную логику военных операций. Однако термин, не несущий реального содержания, распространился повсюду и используется вовсе не глупыми людьми. Для чего?
Концепция «гибридной войны» не имеет никакого практического значения. Можно подумать, раньше никто не знал, что на противника нужно давить не только грубой силой. Однако этот термин играет своеобразную идеологическую роль. Эта роль — маркер врага.
Прелесть концепции «гибридной войны» именно в неконкретности и универсальности термина. Этот оборот можно применить к чему угодно — от прямой военной операции до миротворческих действий, даже недостаточно дружелюбных репортажей в прессе. Наконец, гибридная война предполагает скрытность, поэтому ею можно объяснить даже полное бездействие противника: враги просто хорошо прячутся.
Судя по параноидальным выходкам ряда политиков восточной Европы, это даже не утрирование. Опять-таки, волшебное словосочетание позволяет дать хоть какое-то объяснение внеправовым и даже нелепым шагам, вроде запрета соцсетей и антивирусов. Соображения борьбы с гипотетический агрессией позволяют манипулировать общественным мнением, используя его в интересах популистов, и, наконец, забивать политических оппонентов, объявляя агентами влияния российской разведки за недостаточно восторженный образ мыслей и попытки прекратить истерику в публичном пространстве.
Вирусный мем «гибридная война» куда важнее для политики, чем для военной теории. Наиболее яркий пример его работы — это, конечно, Украина. Киеву удаётся три года не то что не признавать за противником человеческих качеств, но отрицать само его существование — именно за счёт убеждения собственного общества в том, что вооружённое восстание, пользующееся внешней поддержкой, — это просто некая «гибридная война», в которой своих сограждан можно вывести за скобки, а стороной конфликта является только Россия. Однако те же настроения царят в Прибалтике, Польше и даже дальше к Западу. В качестве пропагандистского конструкта «гибридная война» стала просто находкой.
